Поля Сартра, отсчитывающего (не отходя от кассы) полученные купюры. Кое-кто даже остроумно пошутил на эту тему, мол, друзья познаются в сберкассе. Имелось в виду часто употребляемое в то время выражение «большой друг Советского Союза», Сартр на какое-то время стал таким «другом».

Через Всесоюзное управление отчислениями пополнялись, в том числе, и закрома Литературного фонда. Система работала почти без перебоев, правда, при этом отсутствовала правовая основа для выплаты гонораров нашим писателям за их зарубежные издания, так и иностранцам за выпуск их книг в СССР (что давало повод «реакционной западной пропаганде» к обвинению советских издателей в пиратстве). Гонорары западные издатели платили, но в каждом случае по-разному, вольно и на свой лад трактуя международное законодательство. Все бы так и продолжалось, если бы не настойчивые требования США о необходимости присоединения СССР к Женевской конвенции об авторском праве, принятой еще в 1952 году. Как писал в этой связи бывший председатель Госкомиздата СССР Борис Стукалин, «проблема эта порой приобретала острый политический характер. Достаточно сказать, что в начале 70-х годов США связывали условия распространения на нашу страну статуса наиболее благоприятствуемой нации в единый пакет: предоставление свободы эмиграции евреям, выплату долгов по ленд-лизу и присоединение к Всемирной конвенции по авторским правам»{515}.

Если бы СССР подписал конвенцию еще в 1952 году и ВААП было создано тогда, то скандала с романом «Доктор Живаго» удалось бы избежать, поскольку никакое издательство без ведома агентства не пошло бы на издание романа Бориса Пастернака. И деловой итальянец Фильтринелли ничего бы просто так не издал. И деньги бы не пропали. Корней Чуковский записал свой разговор с министром иностранных дел СССР Андреем Громыко 10 января 1964 года: «Гулял с Андреем Андреевичем Громыко. Высокий мужчина, бывалый – и жена его. Рассказывал им о Пастернаке – о том, что деньги огромные пропадают в США – гонорары за иностр. издания “Д-ра Живаго”. Не лучше ли взять эти деньги [валютой] и выдать жене П-ка советскими деньгами»{516}. Странно, но Громыко не был высоким, по крайней мере, не выше Корнея Ивановича. Или старый поэт употребил это прилагательное в иносказательном смысле?

Автор «Айболита» не случайно затронул щепетильный вопрос в разговоре с министром, ибо ситуация с Борисом Пастернаком – это еще и один из примеров того, как сильно менялась жизнь семьи после кончины того или иного известного литератора. Уход из жизни кормильца и единственного источника доходов порой ставил писательских вдов на грань выживания. В дневнике Чуковского 28 июня 1962 года осталась зафиксированная им запись разговора с Зинаидой Николаевной Нейгауз-Пастернак:

«– Я совсем нищая! – говорила З. Н. – Когда в театре шли Борины переводы Шекспира, он весь доход от спектаклей клал на мою сберкнижку. У меня было 120 тысяч рублей. Но его болезнь стоила очень дорого: консилиумы профессоров, каждому по 500 рублей, – осталась у меня самая малость. Теперь 500 р. (то есть по-старому пять тысяч) дал мне Литфонд, кроме того Литфонд оставил меня на этой даче и не берет с меня арендной платы, но у меня нет пенсии, и продать нечего. Ольга (Ивинская. – А. В.), когда ее судили за спекуляцию, сказала: “У Пастернака было около пятидесяти костюмов, и он поручил мне продать их”. Все это бесстыжая ложь. У П-ка был один костюм, который привез ему Сурков из Англии – от покойного отца-Пастернака – и старые отцовские башмаки, тоже привезенные Сурковым. В костюме отца я положила его в гроб, а башмаки остались». Вдова поэта намеревалась хлопотать, чтобы «получить за границей всю валюту, причитающуюся Пастернаку, и… взамен [ей выдали] советскую пенсию»{517}. В итоге «валюта» все же была получена и распределена между близкими и родными поэта.

Надо ли говорить, какую радость в 1973 году испытали советские писатели (и наследники уже почивших классиков), узнав о том, что родная страна отныне стала частью цивилизованной международной системы по охране авторских прав. Ибо с тех пор в выходных данных изданных в СССР книг, на второй страничке после титульного листа проставлялась буковка «c» в кружочке – © – международный знак охраны авторского права с указанием фамилии писателя и года выпуска в свет. Ну и, конечно, обязательная выплата гонораров за иностранные издания, это было даже более ожидаемо. Но разве на всех угодишь? Опять нашлись недовольные.

В частности, Владимир Войнович обратился к Борису Панкину с открытым призывом переименовать его организацию в «ВАПАП – Всесоюзное агентство по присвоению авторских прав». А еще «возбудить перед компетентными инстанциями ходатайство о передаче в ведение Вашего агентства Лефортовской или Бутырской тюрьмы со штатом охранников и овчарок. Там же можно было бы разместить не только авторов, но и их правопреемников…». Но дебютная идея Войновича, как и в случае с Остапом Бендером, оказалась не такой плодотворной.

Почему-то это письмо в советских газетах не напечатали, а вышло оно в эмигрантском журнале «Посев» № 11 за 1973 год. В результате автора письма исключили из Союза писателей. Но многие члены этого союза были с ним втайне согласны, ибо Войнович подметил главную особенность отношений Советского государства с писателями: у них не было другого выхода, кроме как заключать договор с зарубежным издательством через ВААП. Монополия есть монополия. Вот если бы писатель выехал за границу и провел переговоры с издателем… Наиболее активные литераторы так и сделали, заодно и оставшись за этой самой границей, активно там печатаясь. А бывало и так: в СССР произведения некоторых авторов не издавали, а на Западе делали это охотно, извлекая немалую прибыль. Не зря же Василию Аксёнову приписывают фразу: «К моим писаниям относятся, как к черной икре. Дома их в продаже нет, а за границей – будьте любезны».

Сравнение книг с черной икрой, как известно, являвшейся одним из самых популярных на Западе советских деликатесов (в маленьких и больших блестящих синих банках), закономерно. Продавать авторские права советских писателей за границу было очень выгодно. К примеру, роман Анатолия Рыбакова «Тяжелый песок» после безрезультатных скитаний по редакциям «Нового мира» и «Дружбы народов», нашел пристанище в «Октябре», где и увидел свет в 1978 году. Отдельным изданием вышел в 1979-м. И только. Зато на Западе его перевели во многих странах. Образно говоря, «Тяжелый песок» просочился на мировой рынок. Он издавался в двадцати шести государствах, что свидетельствовало об огромном интересе читателей. «Договоры заключало наше агентство ВААП. Самая крупная сделка – с англо-американским издательством “Пингвин”. Англичане быстро перевели, издали книгу и пригласили меня с Таней в Лондон на презентацию 2 июня 1981 года»{518}, – вспоминал Анатолий Наумович. Но на презентацию его супругу Татьяну не пустили, тогда и сам писатель отказался ехать. Добиваясь разрешения для нее, Рыбаков обратился в ЦК КПСС{519}. В итоге письмо достигло своей цели, жену тоже выпустили.

Активно заинтересовались романом