Все эти долгие месяцы он так ждал встречи со Степью! И сейчас не понимает ничего, кроме того, что его Степь каким-то чудом здесь, рядом с ним. Сделал неуверенный шаг к ней.

— Здравствуй! Как ты здесь очутилась? — голос сорвался. — У тебя порыжели волосы. Зачем ты развязала косы? Как ты нашла меня? Я тебя жду утром и вечером. Я так жду тебя!

Степь отступала в глубь квартиры, и Джулиан шёл за ней, теряя по пути тоску свою.

Отрезвил его запах. Не травами, женщина душно пахнет духами и совсем не знакома ему. Над губой у неё нет светлого пушка, как у Степи. И руки — чужие, не любят его. Первое ощущение: тоски, ещё более острой, чем до встречи с этой женщиной. Немедленно удрать отсюда!

Хотел встать, не смог, он — вялый, бессильный. Он спит?

Они со Степью бегут по цветам, красным и золотым. Рука в руке. Сладкий запах свежести и прели. «Наконец я дождалась тебя!» — Степь смеётся.

— Ты так улыбался! Расскажи сон!

Что наяву, что во сне, кто эта женщина, где он, почему вдруг уснул в чужом доме?

— Ты так устал, что уснул. Представляю себе, как ты живёшь: с утра до ночи работаешь. Но ничего, я позабочусь о тебе, ты отдохнёшь, восстановишь свои силы. — Она потянулась, изгибаясь, как кошка, и сладко зевая. — Ты быстро забудешь свою усталость. — Она говорит о ваннах и массажах, о солнечной терапии, о хорошем питании и положительных эмоциях. Насильственный душ из слов поливает тело — он уже в курсе всех средств спасения человека от усталости, нервного расстройства, истощения, бессонницы и комплексов неполноценности.

Он начинает одеваться. Сейчас сбежит отсюда, от этой лживой женщины, захватившей силком солнце и внешние приметы его Степи, удобную квартиру и пространства площадей, и вкусную еду, плотно заставившую большой стол. А когда он решительно двинулся к двери, его остановил голос:

— Мне сказали, ты хочешь попасть на верхний этаж. Я следила за тобой с момента твоего выхода из Учреждения. Я видела, как ликовала толпа при твоём появлении, а ты посмел читать ей стихи, которые нельзя не только произносить вслух, но и сочинять. Моей волей ты обретёшь славу или нет. Думаю, ты не жаждешь выходить на площадь, я предоставлю тебе лазейку. С этой минуты ты будешь служить верхнему этажу. Иди мойся. В ванной ждёт тебя достойная тебя одежда, своё рванье брось на пол. Свою женщину забудь. Меня зовут Геля.

— А если я не хочу?! — наконец произнёс он первые слова.

Кто рассказал этой вседержительнице о Степи? Визитёр видел маленькую фотографию у него на столе. Она не цветная, потому и отличаются волосы этой женщины от волос Степи. Но где же нашёл он такую похожую?

— Иди мойся и надень поскорее нормальную одежду. Ты должен соответствовать мне.

Странные слова, произнесённые с улыбкой, словно встряхнули, вывели из столбняка. Значит, он всё-таки попался?! И что ему делать теперь? Его ждут, о нём волнуются. Что бы сделал сейчас на его месте Апостол? Надо бежать. Мысли скачут.

— Я не хочу оставаться у тебя, — говорит он.

— А тебе и не надо хотеть. Хотеть буду я. По моей воле ты не изъят из Учреждения, по моей воле тебе позволено вывалить на голову нашему глупому народу ушат бреда. — Голос женщины раздражает, мешает сосредоточиться.

Нужно рывком выскочить из квартиры! Смешно. Одно её движение, и он будет водворён обратно. Умолять? Смешно. Это не Кора и не Марика, наверняка дамочка — из породы эвелин!

— Я не продаюсь и не покупаюсь. — Он сделал шаг к двери.

Но в это мгновение раздался его собственный голос: «Я хочу тебя, солнце! Я зову тебя, Степь!» На стене — он: размахивает руками, улыбается. А вокруг — степь в пору цветения, такая, какой была в день, когда он соединился со Степью. Ощущение точно то же, что тогда: он — в траве, и вот сейчас поползёт по руке божья коровка, а потом разбежится и взлетит! И вот сейчас, сию минуту, он увидит Степь!

Шагнул к траве, она исчезла. Женщина рассмеялась.

— Ты очень смешной. Сентиментальный и глупый. Ты можешь иметь такое, о чём даже во сне не смеешь мечтать. Иди-ка сюда! — властно позвала.

На журнальном столике — его книги. Мерцают голубоватыми, розовыми буквами, а вокруг букв — бессмертники, васильки. И, как живое, на каждой книжке — солнце. Да это ранние стихи, набраны крупным шрифтом! Если бы показать такую книжку кому-нибудь в селе, расставили бы люди на главной их улице столы, напекли бы, наготовили кто что умеет: устроили бы праздник!

— Ты самый талантливый из всех, кого я читала! — Тон совсем другой, чем минуту назад, властности и категоричности нет. — Тебе предначертана великая роль: услаждать избранников. Ты явился, чтобы быть счастливым и чтобы сделать счастливыми тех, кто создал новый мир. Давай-ка выпьем за тебя!

Геля подаёт ему бокал с вином, он, не отводя глаз от книг, послушно пьёт. И сразу в комнате возникает запах цветов, травы, обволакивает его. Может, и впрямь он самый талантливый?! И почему бы не услаждать избранников? Он уже не стремится прочь отсюда, наоборот, жадно вбирает в себя кружащий голову запах и медлительный голос женщины:

— Когда я услышала твоё первое стихотворение, у меня побежали мурашки по телу. Обычные слова ты соединяешь необычно! Тени, духи, то, что каждый чувствует. И войну я увидела совсем непривычно: с земли улетают живые души и строят свой тёплый дом на небе, потому что их выгнали из земного. Я читаю твои стихи нашим и объясняю, что ты нужен нам. Как же без собственного поэта?!

Мелькают вопросы «кто она, эта женщина», «как попала на верхний этаж», но музыка её речи путает вопросы, и он забывает, о чём хотел спросить. Вот он уже послушно моется, одевается, машинально перекладывая в новый бежевый костюм блокнот, листок, данный Корой, таблетки Роберто, вот уже сидит в мягком глубоком кресле и не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Розовыми облаками плавают слова женщины, таких слов никто ему не говорил. Облака заполняют его покоем и выплывают из него серые, набухшие его страхом и усталостью.

— Большинство поэтов мучительно ищет рифмы и ритмы, искусственно сопрягая косноязычные фразы, а ты поёшь, как поёт птица: трава растёт, человек дышит, учится понимать невидимую жизнь. Ты часть природы, ты очистил меня, в меня вдохнул жизнь, о которой я совсем позабыла за долгие годы. Я так устала от игры и лжи, а ты — всё ещё ребёнок. — Знакомое сравнение на мгновение вызвало ассоциации, никак он не может вспомнить, кто ещё говорил ему это странное позабытое слово «ребёнок». Но поток сладких слов растворяет в себе вопросы: — Ты слил меня с природой, научил видеть то, чего я никогда не видела, ты — мой учитель жизни. Твои стихи об отце, его гибели здесь, — женщина приложила руку к груди. — Но твои стихи помогают примириться с гибелью любимых. Любимые уходят в природу, становятся травой, птицами, голубым небом, рекой, а значит, они остаются с нами.

Заснула под утро и, словно ударили её, проснулась. Тяжёлые веки падали на глаза, как когда-то у старика Назарова.