Она подняла свой бокал за ножку, но, передумав, снова поставила на стол.

— Ее брат тоже заслуживает того, чтобы ему сказали правду. Почему Фанни должна страдать от того, что родной брат презирает ее? Она окажется в полной изоляции, ее будут считать безнравственной самые близкие и дорогие ей люди — и все это только для того, чтобы защитить вас и вашу новую семью. Вы можете жить счастливо и спокойно, зная это, мистер Карсуэлл?

Лицо судьи залила краска; в глазах, глядевших на Шарлотту, застыло страдание. Мгновение назад он мучительно обдумывал самое страшное для себя решение, сейчас же перед ним был поставлен вопрос о меньшей жертве.

— Какова ваша цель, миссис Питт? Почему это вас так интересует? Вы совсем мало знаете Фанни. Мне трудно поверить, что вами руководят лишь чувства.

— Я знаю, о чем вы думаете, мистер Карсуэлл, и, учитывая ваши дела с Уимсом, понимаю ваше недоверие.

Шарлотта увидела, как побледнело его лицо и на нем появилось выражение недоумения. Затем медленно, но верно его осенила догадка:

— Миссис Питт? Может ли это быть, что вы?..

В его непроизнесенных словах сконцентрировалась вся колоссальная социальная разница между сестрой Эмили Рэдли, блистающей на приемах, балах, в опере, и миссис Питт, женой инспектора полиции, разыскивающего убийцу ростовщика в трущобах Кларкенуэлла.

Шарлотта удержалась от резких и беспощадных слов в свою защиту, уже готовых было сорваться с ее языка. С холодным достоинством она решила, что далее не позволит ему подозревать ее в такой гнусности, как шантаж.

— Да, я миссис Питт, жена инспектора Питта, — охотно призналась она. — И я искренне озабочена тем, что произошло с Фанни. Кого-то же должна тронуть ее судьба? Если она не трогает вас.

Судья снова покраснел.

— Это несправедливо, миссис Питт! Вы должны понимать, как это отразится на моей нынешней семье, если все станет известно… Они так же не виноваты в этом, как и Фанни. У меня четыре дочери и сын. Вы хотите погубить их, чтобы помочь Фанни? — Голос его немного дрожал, и Шарлотта с внезапной жалостью поняла, как невыносимо трудно ему беседовать о сокровенном, личном с не только незнакомым, но и крайне неприятным ему человеком.

— Это полностью моя ошибка, — промолвил он, опустив глаза в тарелку. — Никто из них не притронулся к еде. — Я женился на матери Фанни, когда мне было двадцать, а ей — семнадцать. Нам казалось, что это любовь. Она была очень красивой, полной жизни хохотушкой… — На мгновение его суровое лицо просветлело. — Как Фанни сейчас. — Он вздохнул. — Мы были счастливы четыре года, потом родилась Фанни, затем Джеймс. Когда он был еще младенцем, Люси внезапно изменилась ко всему. И к тому же еще влюбилась в учителя танцев. А я был слишком погружен в свою работу. Я был молодым, подающим надежды адвокатом, берущимся за все дела, которые мог получить. Но денег все равно не хватало, чтобы жить прилично. Ко всему прочему, я был тщеславен.

Шарлотта механически взяла с тарелки кусочек мяса и, положив его в рот, стала жевать. Все ее внимание было поглощено рассказом судьи.

— Я слишком часто оставлял ее одну, признаюсь. К тому же мне не удалось достичь в обществе должного положения, и я не имел достаточно денег, чтобы дать ей все, что она хотела. — Он поежился, как от холода. — Она бросила меня и ушла к учителю танцев, забрав с собой детей.

Шарлотта застыла от удивления. Ей был известен закон, карающий нерадивых жен, и закон о детях.

— Почему же вы не настояли, чтобы детей оставили вам? — удивленно спросила она. — Даже если не хотели, чтобы жена вернулась?

Карсуэлл снова покраснел.

— Я много думал над этим. Жена сбежала с учителем танцев. Как мог я в этом признаться? Мне было тяжело расставаться с детьми, но что я мог им дать? Няньку, которая сидела бы с ними, пока я был на работе? Жена любила их и была хорошей матерью.

— А учитель танцев?

— Это длилось недолго. — В голосе судьи и в его глазах была печаль. — Через два года он умер от тифа, что, пожалуй, лучше, чем если бы он ее бросил. Она осталась жить в его доме на Кенсингтон-роуд. Теперь это ее дом. — Судья опять покраснел — видимо, ему самому стало стыдно за все, что он рассказывал. — Конечно, мне надо было развестись с ней, но я боялся скандала. Поскольку я юрист, все сразу же стало бы известно моим коллегам, и я просто не вынес бы, если бы они принялись жалеть меня, как неудачника. Я не мог никого пригласить в гости, да и двое маленьких детей не позволили бы жене принимать приглашения. Кроме того, мы просто никогда не смогли бы ответить тем же. Поскольку никто не знал, что я женат, я ничего о себе не рассказывал.

— А ее родители? — не удержалась Шарлотта.

— Люси — сирота. Ее опекун, престарелый дядя, прекратил всякое общение с нею, когда она вышла замуж. Он считал, что поиски женихов не входят в его обязанности опекуна.

— Вы не захотели вернуть ее? А ваших детей?

— Ни я, ни Люси не испытывали желания жить под одной крышей. А с моей стороны было бы жестоко отобрать у нее детей. Тогда я был одинок, жены у меня не было, никто не мог бы заботиться о детях, и, как уже было сказано, я не хотел, чтобы кто-то знал о моем неудачном браке. — Карсуэлл поднял на нее страдальческий взгляд, в котором Шарлотта уже не увидела неприязни и недоверия. — В это время я встретил Регину. Я полюбил ее так, как никогда не любил Люси. Я делал все, чтобы Регина не узнала о моем браке. Ее родители не благоволили ко мне. Было очень трудно убедить их, что я способен обеспечить их дочери достойную жизнь… — Карсуэлл умолк, глядя на Шарлотту.

Это была некрасивая история, и он мучительно сознавал это, но Шарлотта вполне понимала, как это могло случиться. Рассказанная в течение нескольких минут, она была лишена того шока, чувства унижения и одиночества, которые некогда испытывал Карсуэлл. Молодой человек с комплексом неполноценности, опасающийся насмешек, каждый вечер безумно усталый, возвращается в дом, где совсем недавно его встречали жена и дети, а теперь он видит перед собой лишь лица вежливой, но не испытывающей к нему сочувствия прислуги. Наконец он заставляет себя забыть обо всем, выбросить все из памяти и сердца, а когда судьба дарит ему счастье в виде Регины, хватается за это и, невзирая на цену, платит сполна. Но сейчас, двадцать три года спустя, цена неожиданно поднялась так высоко, что платить приходится не только ему, но и Фанни — или же Регине и ее детям от второго брака.

— Вы платили Уимсу? — неожиданно, без предупреждения спросила Шарлотта.

Лицо судьи обмякло и выражало лишь полное недоумение.

— Нет. Бог мне свидетель и судья, я никогда не знал этого человека.

— Однако же вы освободили от суда Горацио Осмара? Вы закрыли дело, даже не допросив свидетельницу Бьюлу Джайлс?

— Это не имеет никакого отношения к Фанни и моему первому браку или же к Уимсу и убийству.

— Да, не имеет, — согласилась Шарлотта и хотела было добавить, что это имеет прямое отношение к «Узкому кругу», но предупреждающие слова Питта о зловещем могуществе этой секретной организации, как набат прозвучавшие в памяти, заставили ее прикусить язык. — Нет, — снова повторила она. — Я так не думаю, но должна все же спросить вас, как вы намерены поступить с Фанни и Гербертом Фитцгербертом.