Маркус выхватил листы у деда из рук, сразу узнав характерный «паучий» почерк Марата. Глаза побежали по строчкам, натыкаясь на зачеркнутые слова и пометки, отсылавшие к добавлениям на полях.

– Как ты сумел это добыть? – спросил ошеломленный Маркус.

– Ты ведь именуешь себя защитником свободы, – тихо произнес Филипп, не отвечая на вопрос. – Ты почитай, какие требования выдвигает Марат. Оказывается, для достижения мира и счастья нужно всего-навсего убить пятьсот или шестьсот аристократов. А ты почему-то спрашиваешь, как я добыл эту мерзость. По крайней мере, тебе хватило мозгов не обвинять меня в подделке.

Все трое знали: воззвание написано рукой Марата.

– Марат готов казнить твоего друга Лафайета, человека чести, сражавшегося и проливавшего кровь за свободу твоей родной страны. Он готов казнить короля и малолетнего наследника. Согласно Марату, я, твоя бабушка и Фанни тоже должны быть казнены. – Филипп сделал паузу, давая Маркусу осмыслить услышанное. – Неужели у тебя нет ни гордости, ни верности? Как ты можешь защищать такого человека? Как вы оба можете его защищать?

– Вы не мой отец, и у меня перед вами нет никаких обязательств, сир. – Вероника не просто так произнесла это старинное слово, означающее главу вампирской семьи, демонстрируя таким образом, что она осознаёт серьезность положения и опасные последствия, но не собирается подчиняться Филиппу. – Вы не имеете права приходить ко мне в дом и устраивать допрос.

– Ошибаетесь, мадам. Я имею полное право, – возразил Филипп, дружелюбно улыбаясь Веронике. – Позвольте напомнить, что я вхожу в Конгрегацию и потому наделен правом допрашивать вас, если почувствую с вашей стороны угрозу нашей породе.

– Вы хотите сказать, что вы один из членов Конгрегации, – не слишком уверенным тоном произнесла Вероника.

– Совершенно верно, – улыбнулся Филипп, блеснув зубами в сумраке. – Я допустил ошибку, неточно выразившись.

Но Филипп де Клермон не допускал ошибок. Эту истину он сам и Фанни пытались вдолбить Маркусу в его первые годы вампирской жизни, когда Маркус еще не разбирался в механике их семьи.

– Мне думается, Маркус, ты вполне созрел для учебы в Эдинбургском университете. Тамошние лекции по анатомии вряд ли будут более кровожадными, чем компания, с которой ты водишься в Париже, – сказал Филипп, протягивая Маркусу ключ. – Мэтью сейчас в Лондоне и ждет тебя. – (Маркус с подозрением смотрел на красивый старинный ключ.) – Это ключ от твоего дома, расположенного возле Сент-Джеймсского дворца, за городскими стенами, где воздух чище и где у тебя будет больше возможностей уединиться, чем здесь. Поблизости есть парк для охоты, – продолжал Филипп, держа в протянутой руке ключ. – Твоими соседями будут миссис Грэхем и ее муж. Она совсем плоха, и твоя поддержка очень пригодится Уильяму, когда его супруга отойдет в мир иной. Когда возобновятся занятия в университете, ты отправишься в Шотландию. Там ты будешь мне полезнее.

Маркус по-прежнему не торопился брать ключ. Он не сомневался, что его отправляют в Англию не только ради учебы и поддержки Уильяма в час кончины Кэтрин.

Филипп подбросил ключ, поймал и положил на угол ящика, служившего по мере надобности столом или стулом.

– Ты уже достаточно взрослый и самостоятельно доберешься до Лондона. Возьмешь с собой Фанни. Проследи, чтобы она ни во что не встревала. Париж стал небезопасным местом. – Филипп встал, касаясь головой низкого потолка. – И не забывай писать бабушке. Она будет волноваться, не получая от тебя вестей. Благодарю вас за гостеприимство, мадам Вероника.

Изложив Маркусу условия капитуляции, Филипп удалился. Мелькнула золотисто-коричневая вспышка. Вероника и Маркус остались одни.

– Ты знала об этом? – спросил Маркус, хватая воззвание Марата; молчание возлюбленной было красноречивее слов. – Жан Поль призывает к бойне! – воскликнул Маркус.

Такие призывы не вязались с его собственными представлениями о свободе.

– Они враги революции, – безапелляционно, как фанатичка, заявила Вероника; ее глаза столь же фанатично сверкали.

– Как у тебя язык поворачивается? Ты ведь даже не знаешь тех, кого Марат намеревается казнить, – возразил Маркус.

– И знать не хочу! – запальчиво бросила Вероника. – Они аристократы и все одинаковы.

– Прав был Лафайет. Марату надобно лишь сеять хаос. Ему вечно будет не хватать равенства. Революция на его манер никогда не победит.

– Это Марат был прав, – зло прошипела Вероника. – Ты такой же предатель, как остальные. Поверить не могу, что отдавалась тебе и верила твоим словам.

Все эти разговоры о смерти и революции пробуждали в Веронике что-то темное и страшное, рвущееся наружу. Нужно и ее увозить из Парижа.

– Собирайся, – сказал Маркус, швыряя рукопись Марата в огонь. – Поедешь в Лондон со мной и Фанни.

– Нет!

Вероника голыми руками полезла в огонь за рукописью. Листы успели скрючиться и почернеть, но еще не сгорели.

Ее прекрасные, изящные руки с длинными пальцами и мягкими ладонями, мгновенно покрылись волдырями ожогов. Испуганный Маркус бросился к ней.

– Покажи, что с руками.

– Нет! – Вероника отдернула руки. – Это мое последнее слово, Маркус, и не важно, где я его произнесу: в постели, у себя в таверне, дома или на улицах моего города.

– Вероника, послушай меня. – Маркус протянул к ней руку.

– Никто не будет мне указывать, чтó я должна делать. Ни ты, ни твой дед, ни кто-либо еще. – Веронику трясло от гнева. Меж тем следы ожогов начинали исчезать. Сильная кровь Вероники брала свое. – Уходи, Маркус. Уходи, и все.

– Только с тобой, – сказал Маркус; он не мог оставить Веронику в Париже, где ей грозило окончательно подпасть под демонические чары Марата. – Вероника, мы принадлежим друг другу.

– Ты выбрал де Клермонов, – с горечью ответила она. – И теперь ты принадлежишь Филиппу.

26 июня

Вдоль набережной Сены шла полная женщина лет пятидесяти пяти. На ногах – прочные прогулочные туфли; свободный кардиган дополнял яркий шарф. На плече покачивалась тяжелая сумка. Через каждые несколько шагов женщина останавливалась, вытаскивала нечто вроде путеводителя и, держа на вытянутой руке, сверялась с ближайшими ориентирами, после чего делала еще несколько шагов.

– Ей бы не помешали очки, – усмехнулась Фиби.

– Не имеет значения, заметит она тебя или нет, – ответил Джейсон. – Важно, чтобы ты заметила ее.

– Как я могу не заметить ее с таким шарфом?

Долгие июньские сумерки не были препятствием для обостренного вампирского зрения Фиби. Она прекрасно видела каждую деталь облика этой женщины: длинные серебряные серьги с бирюзой, громадные, явно не женские наручные часы, черные легинсы и белую рубашку под кардиганом.