– Мадам! – Подойдя к Изабо, Лафайет поклонился, затем по-дружески поцеловал ее в обе щеки. – Вы привезли с собой ароматы летних садов. Своим появлением вы сделали нам замечательный сюрприз. Мы тут втроем говорили о предстоящем торжестве. Вы присоединитесь к нашему разговору?

– Здравствуйте, маркиз, – расплылась в улыбке Изабо. – Я просто не могла не заехать к вам, узнав от Адриенны, что вы тут один. Я прямо из Отель-де-Ноай. Как выросли дети! Анастасия с каждым днем делается все более похожей на мать. А Жорж – такой сорванец!

– Здравствуй, бабушка.

Слова приветствия были такими же скованными, как и внутреннее состояние Маркуса. Пытаясь это скрыть, он поцеловал руку Изабо. Только сейчас он понял, до чего же соскучился по ней.

– Здравствуй, Маркус. – Тон Изабо был холодным, словно над Сеной вдруг задул зимний ветер.

К счастью для Маркуса, остальные этого не заметили.

– Здравствуйте, мистер Пейн. Рада снова видеть вас во Франции, – сказала Изабо, поворачиваясь к Пейну. – Как ваша нога? Все так же распухает по утрам?

– Гораздо лучше, мадам. А как наш дорогой граф?

– Как обычно. Погружен в свои дела, – ответила Изабо. – Вы же знаете, его глубоко интересует, как Америка переживает юность своей государственности. – Она искоса посмотрела на Маркуса.

– Непременно поблагодарите графа за присланную мне копию письма мистера Бёрка месье Депону, – сказал Пейн.

– Филипп был уверен, что вам захочется узнать, о чем говорят в лондонских клубах. – Изабо опустилась на особый стул.

Такие стулья изготавливались в расчете на женские кринолины – эти птичьи клетки вокруг женской талии, – не говоря уже об атласе и шелках, которыми все это обтягивалось. Веронике хватило бы обычного стула с высокой спинкой и мягким сиденьем, но только не Изабо.

– Я сейчас составляю ответ Бёрку, – сказал Пейн, наклоняясь в сторону Изабо. – Он намерен опубликовать письмо, поэтому я хочу заблаговременно подготовить ответ. Я не вижу причин, мешающих Франции стать такой же республикой, как Америка. Можно напроситься к вам в гости, чтобы обсудить эти вопросы с графом? Его мнение для меня ценнее, чем чье-либо.

Маркус взглянул на Пейна, затем снова на Изабо.

– Разумеется, мистер Пейн. Двери Отель-де-Клермон открыты для всех, кто имеет серьезные политические взгляды. – Зеленые глаза Изабо впились в Пейна, словно перед ней был упитанный ворон и она собиралась подкрепиться его кровью. – А что вы думаете по поводу торжеств маркиза?

– Мадам, это не мои торжества, – возразил Лафайет. – Они принадлежат нации.

Изабо подняла руку, останавливая его протесты:

– Вы слишком скромны, Жильбер. Без вас не было бы нации. Мы бы по-прежнему жили во французском королевстве, а крестьяне все так же платили бы церкви десятину. Ты согласен, Маркус?

Помешкав немного, Маркус кивнул. Вероника с Маратом не согласились бы с таким мнением, но не кто иной, как Лафайет, составил проект новой конституции.

– Полагаю, людям нужно увидеть, во что им предлагают поверить. В данном случае – в демократию, – сказал Пейн. – Ну какой вред от парада?

– Вот именно! – энергично закивал Лафайет. – Это вовсе не напыщенный спектакль, как утверждает месье Марат. Это действо, способствующее гармонии. Ритуал братства.

Часы на каминной полке в кабинете Лафайета пробили четыре. Маркус вскочил, с ужасом увидев, что засиделся и опоздал.

– Я должен идти, – сказал он. – У меня встреча с друзьями.

– Моя карета вас отвезет. – Лафайет потянулся к колокольчику и позвонил.

– Здесь недалеко, и я быстрее дойду пешком. – Маркусу не хотелось расставаться с Пейном; он даже подумал остаться, но верность друзьям перевесила. – До свидания, мистер Пейн.

– Надеюсь, месье де Клермон, наши пути еще пересекутся. На июльском торжестве, если не раньше.

– Я был бы только рад, мистер Пейн… До свидания, бабушка. – Маркус поклонился Изабо.

– Не сторонись нас. – Изабо едва заметно улыбнулась.

Маркусу не хотелось пугать мистера Пейна, а то он бы пулей вылетел из кабинета.

– Маркус! – окликнула его Изабо.

Он обернулся.

Бабушка держала в руках красную шерстяную шапку, которую Маркус в спешке оставил на стуле. Знак его приверженности идеалам революции.

– Шапку не забудь.

В кафе «Прокоп» было не протолкнуться от разгоряченных, вспотевших тел. Скученность не позволяла даже толком встать. Пытаясь пробраться от двери к дальнему углу зала, где ждали друзья, Маркус чувствовал себя лососем, плывущим против течения.

– Маркус? Никак ты? – приветливо помахала рукой Фанни.

Она была в простом шелковом платье революционного белого цвета. Волосы без следов пудры разметались по плечам сообразно новой моде, принятой у дам из высшего общества. Голову Фанни украшала такая же, как у Маркуса, красная шапочка, но сшитая одним из самых дорогих парижских шляпников.

– Фанни! – Маркус почти два месяца избегал встреч с членами своей семьи, однако сегодня удача ему изменила. – Далековато ты забрела.

– Это Латинский квартал, а не Африка, – ответила Фанни и стала ловко пробираться к Маркусу, наступая на ноги, пихаясь локтями и строя мужчинам глазки. – По городу сейчас невозможно проехать. Я оставила карету на Новом мосту и пошла пешком. А ты как здесь оказался?

– Я здесь живу, – сказал Маркус, оглядывая зал в поисках Вероники.

– Вместе с Дантоном и его шайкой воров и убийц? – Фанни покачала головой. – Шарль рассказывал, что вы с Вероникой ютитесь в крошечной мансарде, которую делите с шестерыми постояльцами. Я просто содрогнулась. Возвращался бы ко мне. У меня, как помнишь, гораздо просторнее.

– Мы съехали с той мансарды. – Маркус перестал искать Веронику глазами, доверившись носу и ушам. – Мы теперь живем в квартире на втором этаже, недалеко от Сорбонны.

– Кто у тебя нынче портной? – спросила Фанни, оглядывая одежду Маркуса. – Судя по покрою этого камзола, я бы назвала тебя завсегдатаем гостиной Лафайета, но никак не клуба «Кордельеры». Разумеется, шапочка не в счет.

Упоминание имени маркиза насторожило Маркуса.

– Фанни, что вы с Изабо задумали?

– С Изабо? – удивленно пожала плечами Фанни. – Ты проводишь слишком много времени в обществе Марата, и тебе на каждом углу мерещатся заговорщики. Ты же прекрасно знаешь, что мы с твоей бабушкой не ладим.

Фанни говорила правду. На семейных обедах его бабушка и тетка постоянно отпускали язвительные замечания в адрес друг друга. Однако сейчас Маркусу было не побороть ощущения, что им управляют.

– Liberté! Égalité! Fraternité![42]