Конец мая и июнь Маркус ежедневно проводил на Марсовом поле, копая землю и толкая нагруженные тачки к стенам большой овальной арены. В июле Париж отпразднует здесь первую годовщину падения Бастилии. Из всех знакомых Маркуса только Марат не принимал участия в работах, ссылаясь на больную спину и зудящие руки. Ему было привычнее часами склоняться над газетными страницами и листами бумаги, сочиняя длинные язвительные статьи против своих политических противников.

Пока Марат все сильнее убеждался в существовании разветвленного заговора, направленного на подрыв революции, а Вероника неутомимо вербовала новых членов для клуба «Кордельеры», Маркус зачастил к Лафайету. Маркиз возглавлял Национальную гвардию. Он являлся автором проекта новой французской конституции. Сейчас Лафайет был по горло занят подготовкой к июльским торжествам. По его приказу в Париж стягивались войска со всей Франции, которые требовалось размещать, кормить и чем-то занимать. Марат утверждал, будто Лафайет делает это с другой целью – провозгласить себя королем. Маркизу приходилось часто отлучаться из дому, чтобы приветствовать съезжающихся высоких гостей. Даже королевская семья изъявила желание посетить торжества.

В связи с присутствием короля, королевы, наследника трона, а также сотен тысяч разгоряченных революцией и вином парижан, высоких иностранных гостей и вооруженных солдат Лафайета, естественно, заботило поддержание порядка. А тут еще Марат открыто объявил о своей оппозиции готовящемуся спектаклю. Это усилило тревоги Лафайета. Нараставшая вражда между двумя друзьями Маркуса приближалась к точке кипения.

– «Слепые граждане, до которых не долетают мои крики боли! Что ж, продолжайте спать на краю пропасти», – вслух прочитал Лафайет. – Неужели Марат намеревается устроить мятеж? – застонал маркиз.

– Жан Поль считает, что люди не слушают его призывов к равенству, – попытался объяснить позицию Марата Маркус.

– И потому свои многочисленные статьи он превратил в пронзительные вопли, раздирающие общество. Нам поневоле приходится это слушать. – Лафайет, швырнул на стол экземпляр «Друга народа».

Они сидели в рабочем кабинете Лафайета. Дверь на балкончик была открыта, и оттуда в кабинет струился знойный июльский воздух. Дом маркиза, достаточно роскошный, размерами уступал Отель-де-Клермон. Лафайет сознательно выбрал это жилище, внешне и внутренне отличающееся от показного богатства большинства аристократических домов. Убранство было простым, выдержанным в элегантном неоклассическом стиле. В этом доме на улице Бурбон маркиз, Адриенна и их дети Анастасия и Жорж наслаждались тихой семейной жизнью, без сожаления покинув Версаль.

Вошел слуга Лафайета, держа в руке письмо.

– Пришел месье Томас Пейн, – сообщил слуга. – Он ожидает вас в гостиной.

– Обойдемся без лишних церемоний. Веди его сюда, – распорядился Лафайет.

– Тот самый Томас Пейн? – спросил Маркус, вскакивая со стула.

– Увы, другого такого на свете нет, – ответил Лафайет, поправляя камзол и парик.

Время, пока слуга ходил за американским гостем, показалось Маркусу вечностью. Но дверь снова распахнулась. Вместе со слугой вошел человек, похожий на английского сельского священника, одетый во все черное, кроме простого белого шарфа. Цвет шарфа несколько уравновешивался цветом седеющих волос. У Пейна был длинный нос со вздутым кончиком, чуть наклоненным вправо. Левый уголок рта слегка изгибался вниз. Все лицо Пейна казалось вылепленным из мягкой глины.

– Здравствуйте, мистер Пейн. Рад, что вы нашли нас. Адриенна будет жалеть, что не повидалась с вами. Она сейчас у своей родни.

– Здравствуйте, маркиз, – ответил Пейн и поклонился.

– Но у меня для вас, помимо угощения, есть и некоторое утешение, – сказал Лафайет.

Слуги подали чай и молча исчезли.

– Знакомьтесь: это мой дорогой Док, лечивший меня в Брендивайне. Он большой поклонник вашего сочинения и способен чуть ли не целиком цитировать «Здравый смысл». Маркус де Клермон, представляю вам моего друга Томаса Пейна.

– Здравствуйте, сэр, – вежливо поклонился Маркус, но чувства, охватившие его, не вмещались в поклон, а потому он подбежал к Пейну и протянул руку. – Позвольте поблагодарить вас за все, что вы сделали для установления свободы в Америке. Во время войны ваш памфлет был для меня главным источником утешения.

– Я всего лишь пролил свет на самоочевидные истины, – ответил Пейн, пожимая руку Маркуса. Рукопожатие оказалось вполне обыкновенным, хотя Маркус давно подозревал, что Пейн тоже принадлежит к масонам. – Значит, Маркус де Клермон? Полагаю, вы были знакомы с доктором Франклином.

– Маркус и доктор провели немало прекрасных часов, занимаясь совместными опытами, – ответил Лафайет, усаживая Пейна. – Смерть Франклина стала ударом для всех, кто верит в идеалы свободы. В первую очередь, для его друзей. Его советы были для нас просто бесценными, особенно в нынешние тревожные времена.

Маркус узнал о смерти Франклина в первые дни после возвращения из Англии. Его старший друг умер от плеврита. Инфекция вызвала абсцесс легких, преградив доступ воздуха в организм. Маркусу думалось, что Франклин будет жить вечно, – настолько сильным характером обладал этот незаурядный человек.

– Согласен, это величайшая утрата. А если бы доктор Франклин сейчас находился здесь, о чем бы вы его спросили? – осторожно поинтересовался Пейн, с благодарностью беря чашку с горячим чаем.

Лафайет обдумывал вопрос, теребя ситечко заварочного чайника. Он предпочитал кофе и плохо ладил с завариванием чая. Маркус, которого мать с детства учила надлежащим образом готовить чай, спас маркиза от дальнейших страданий и сам наполнил свою чашку.

– Маркиз обеспокоен заявлениями месье Марата, – пояснил гостю Маркус. – Жан Поль обличает неискренность и считает торжества по случаю годовщины взятия Бастилии фривольными.

– Неискренность! Да как он смеет?! – воскликнул Лафайет, шумно опустив чашку на блюдце. – Меня, Док, можно упрекнуть во многом, но только не в отсутствии приверженности свободе.

– Тогда вам нечего бояться, – сказал Пейн, дуя на чай, прежде чем сделать глоток. – Как я слышал, Марат противится всем попыткам достичь согласия между его сторонниками и теми, кто придерживается более умеренных взглядов.

– Марат представляет собой угрозу. Я ему не доверяю, – признался Лафайет.

– Возможно, потому и он вам не доверяет, – ответил Пейн.

В кабинет вошел другой слуга и что-то прошептал хозяину на ухо.

– Сейчас к нам присоединится мадам де Клермон, – сообщил Лафайет, расплываясь в улыбке. – Какая приятная неожиданность! Чай она пить не станет, поэтому немедленно принесите вина. После утомительной поездки из Отёя мадам наверняка испытывает жажду.

Вернувшись из Лондона, Маркус до сих пор так и не свиделся с бабушкой. Он не представлял, как пройдет эта неожиданная встреча, ведь, чтобы потрафить Веронике, он игнорировал неоднократные бабушкины приглашения. Маркус встал, изрядно нервничая. Через мгновение в кабинет вплыла Изабо де Клермон, шелестя лентами и кружевами. На ней было светло-желтое платье в белую полоску. Его украшал букетик незабудок. Слегка припудренные волосы Изабо делали ее зеленые глаза и легкий румянец щек более заметными. Игривый наклон широкополой шляпы так и напрашивался на комплимент.