Она села, сняла туфли, которые жали, пошевелила пальчиками, вздохнула от удовольствия, зевнула. Уф, каникулы, наконец настало избавление. Не надо больше изображать чаровницу, потому что этот месье ушел, наконец этот тип, этот дядька, простофиля, да-да, дорогой мой, это я о вас. Прости, мой любимый, это же для смеха, но, может быть, еще и потому, что я полностью становлюсь вашей рабыней, когда вы здесь, а теперь я мщу, понимаете, чтобы показать вам, что я себя в обиду не дам, чтобы сохранить то, что англичане называют self- respect, но все-таки как же приятно остаться одной.

Она встала, покривлялась немного, чтобы расслабиться, прошлась по комнате. Как восхитительно ходить без туфель, босиком, ставить ногу на всю стопу, косолапить немного, шевелить пальцами, как прекрасно перестать быть возвышенной натурой, Клеопатрой, пугающе красивой женщиной. Шикарно, теперь же можно поесть! Потому как, дорогой мой, мне очень жаль, но я умираю с голоду. У меня все-таки есть тело. Вы это, кстати, отлично знаете, улыбнулась она и вразвалочку удалилась из гостиной.

На кухне она залезла в холодильник. Торт из ревеня? Нет уж, это для прыщавых девиц, которые ходят в вегетарианские рестораны. Жажду протеинов, черт меня раздери! — как несомненно говаривала Коризанда д'Обль, подруга Генриха IV. Значит, колбаски, а может, ее кусать, не резать? Нет, все же так нельзя, после такой-то ночи. Бутерброд с вареньем больше подходит, это как-то более поэтично, более прилично, больше соотносится с недавними событиями. Но это вовсе не сытно. В конце концов она остановила свой выбор на большом сэндвиче с ветчиной — такой вполне приятный компромисс.

Смастерив себе сэндвич, она побежала в сад, чтобы съесть его на воздухе, наслаждаясь свежестью рассвета и хором проснувшихся птиц, вальяжно прогуливаясь на своих стройных, потрясающих ногах. Она перемалывала крепкими зубами хлеб и ветчину, размахивала сэндвичем, сообщая восходящему солнцу, что она — любовь властелина, она широко шагала, широко улыбалась, мяла босыми ногами росистую траву, и сэндвич в ее руке был как флаг ее счастья, как знамя ее любви.

Вернувшись в маленькую гостиную, она чихнула. Ну и ладно, его же нет рядом. Второй раз она уже нарочно чихнула очень громко, отчетливо произнося драматическое «апчхи». Она даже доставила себе удовольствие полюбоваться в зеркале несчастным, простуженным выражением, которое бывает у людей после чихания. А теперь живо наверх, сморкаться! В своей комнате она высморкалась с трубным звуком перед трюмо, чтобы видеть себя. Приятное зрелище, но не особенно соблазнительное. Никогда не сморкаться в его присутствии.

Она скатилась по лестнице, порывом ветра влетела в маленькую гостиную, и там ее ждало потрясающее открытие. На земле, возле софы, лежал портсигар, золотой портсигар ее ангела! Она понимающе улыбнулась. Очевидно, они бурно обнимались на этой софе. О, как она любит эти объятия! Подобрав портсигар, она шепнула ему, что они будут спать вместе, наполнила его сигаретами; она была счастлива сделать что-нибудь для него, и потом это уже было частью приготовлений к сегодняшнему вечеру. В пепельнице лежали три сигареты, которые он не докурил! Она взяла одну и сунула себе в рот. Ариадна Коризанда Кассандра д'Обль, открывательница дверей и собирательница окурков, провозгласила она.

Зажав губами драгоценный окурок, она оглядывала кресло, где он сидел, и гладила ложбинку, которая после него осталась. Трогательная такая впадинка, но, увы, нельзя ее сохранить, потому что через несколько часов придет идиотка убирать гостиную. Что поделать, зато будут другие ложбинки. Перед нами открывается жизнь, полная ложбинок, продекламировала она. А ведь еще есть софа, все эти события, что происходят на софе. На софе нет очевидных его следов, они слишком измяли ее, невозможно понять, где была она, а где он, они сливались в нежной битве и оставляли после себя впадины и холмы, волны их бурного моря. Ох, попасть бы с ним на необитаемый остров, на всю жизнь, вот было бы чудо! Она изобразила, что преклоняет колени перед софой, алтарем их любви. А теперь нужно выкурить настоящую сигарету, держа ее между указательным и безымянным пальцами, как держит он!

Выкурив сигарету, она пошла последний раз взглянуть на себя в зеркало. Дорогое тело, оно стало таким важным. О, мое дорогое, сказала она своему телу, я так буду тебя холить, ты увидишь! Она закружилась, крича, что она — любовница. У нее тут же возникла идея позвонить Вентрадурихе. Изменив голос, она сообщила старухе, что у нее есть любовник, и бросила трубку. А теперь — быстро в ванну, и быстро — в кровать!

Поскорее, дурища, бранила она себя, погрузившись в горячую воду, поспеши, уже скоро шесть утра, надо поспать, а то завтра будешь выглядеть как тридцатилетняя старуха, вся в морщинах, как цыганка — гадалка, и он отпрянет в ужасе, так, теперь посмотрим, обдумаем ситуацию, во-первых, нужно написать записку для идиотки, чтобы она меня не будила, закрыть дверь на ключ, ставни любимой гостиной тоже закрыть, сейчас не хватает только быть задушенной бандитами, сейчас необходимо жить, моя жизнь теперь драгоценна, мое тело теперь кое — зачем нужно, то, что было с Эс, не имеет никакого значения, это была грусть по «Avec le iram», но до вас — никого и после вас — никого, мне до безумия нравится мой юный бюст, вообще-то я очень привлекательная особа, мне кажется, у других ноги волосатые и даже, можно сказать, бородатые, бедняжки, я так их жалею, но они как-то же выходят из положения, а скажи, дорогая, может, сейчас немного порассказывать? Нет, ставлю защиту, ведь гораздо шикарней сделать это уже в постели, укрывшись, удобненько устроившись, еще посмотрим, что там с ситуацией, я взяла внизу все, что мне надо, портсигар моего ангела, зеркальце, если вдруг оно понадобится в постели, а потом я расскажу себе, что будет завтра вечером, точнее, этим вечером, буду рассказывать во всех подробностях, как я буду одета, что я ему скажу, что он мне сделает, это безумие, какой эротический дар оказался у такой девушки из хорошей семьи, как я, не говоря уже о моей кошмарной аморальности, ведь я отдала ему эту красивую золотую штуку, которую мне подарил бедный Диди, Диди, конечно, бедный, но что я могла поделать, это все-таки не моя вина, в любом случае он вернется только через кучу недель, время еще есть.

Стоя, она быстро намыливалась. А что, собственно, она вышла за него замуж, потому что он ее очень об этом просил, а она была так несчастна и все чувства были притуплены ядом самоубийства, это повлияло на ее согласие. Право же, он не должен был так настаивать. В общем, он воспользовался ее слабостью, ее болезненным состоянием, ну, можно так сказать. Короче, сегодня вечером, в девять часов!

В пижамной куртке, с голыми длинными ногами, обутыми в красные шлепанцы, она поскакала на одной ножке в свою комнату, плюхнулась на колени на тетушкину молитвенную скамеечку. Отражение, краем глаза замеченное в зеркале, привело ее в смущение. Коротковата что-то курточка, но уже нет времени надевать штаны. Ну и ладно, Бог не придает значения таким деталям, и вообще, уж Он-то хорошо знает, как она устроена. После заключительного «Аминь» она бегом помчалась к кровати, где ее ждал Жан-Жак, облезлый плюшевый мишка из ее детства, жирненький одноглазый наперсник ее ночей. Устроившись поудобнее, она ущипнула себя за губу золотым портсигаром и начала свою обычную болтовню.