— Я был движим не любопытством, а братскими чувствами, Исаак, — оскорбленным голосом произнес он. Он запихнул маленькую записную книжку в карман рубашки, большую заткнул за пояс и протянул Айку пустые ладони. —¦ Честное собачье, я ничего не стану записывать без твоего согласия. Ты же знаешь меня, я просто хочу знать, что думают люди. Я люблю копаться в грязи и печатаю отнюдь не все. Поэтому, пожалуйста, поделись с братишкой Слабоумным своими соображениями, Исаак.

Исаак взял Альтенхоффена под локоть и повел его вверх по склону подальше от остальных. Они остановились у камня, под которым был похоронен Боб-Шпиц.

— Мне с тобой нечем делиться, Слабоумный. Нет у меня никакой грязи. Грир прав: у меня просто была вспышка старомодной паранойи. Вокруг трупа мы нашли только медвежьи следы. И никаких шин от лимузина. Ни малейшего признака.

—¦ А как насчет старого Омара и его близнецов?

— А что насчет Омара? В данном случае у нас даже их останков нет. Поэтому забудь об этом, Альтенхоффен. Я уже забыл.

— Это мало напоминает нашего старого бульдога Бакатча. Я помню времена, когда ты произносил такие речи, что люди…

— Наверное, за прошедшие годы старый пес наконец научился выплевывать кость, прежде чем попасть в переделку, и не пытаться мстить за преступления, которые он не может доказать…

— Неужто? — Альтенхоффен раскусил ложь еще до того, как Айк успел договорить. — Так почему же мне кажется, что за этим спокойным обличьем продолжают роиться какие-то темные мысли?

— Забудь, Слабоумный… или окажешься там же, где старина Марли.

— А вот в этом я сомневаюсь, — ухмыльнулся Альтенхоффен. — Исаак Соллес никогда не станет драться с более слабым, особенно когда у того на носу четыре пары очков.

И он бы продолжил выжимать из Исаака соображения относительно злокозненности киношников, если бы их частная беседа на кладбище не была прервана.

— Эй, мистер Исаак Соллес! У нас кое-что есть для вас.

Прямо за их спинами босиком на траве стояла эскимоска. Она держала за руку сестру, а под мышкой сжимала толстого лохматого щенка. Она была одета в какой-то цветастый саронг из южных морей, который мог происходить только из гардероба Алисы.

— Миссис Кармоди просила передать вам письмо.

Она бесцеремонно подтолкнула сестру вперед, и та вручила Айку мягкий розовый пакет. Когда Айк его развернул, внутри оказался фирменный бланк «Медвежьей таверны». Обе девочки, не мигая, смотрели на Айка, пока он вслух читал Алисино послание:

— Соллес, Кармоди собирается отплыть с завтрашним отливом и встать на якорь у самой границы. Он хочет, чтобы вы с Гриром были на «Кобре» к закату. Алиса. — Айк поднял глаза на старшую девочку. — Так Кармоди уже разговаривают друг с другом?

— По телефону. Он заходил вчера вечером, но миссис Кармоди и миссис Хардасти выгнали его огнетушителем. Но мы вам принесли не только письмо. — Она так пристально смотрела на Айка, что у нее на лбу вздулись вены от напряжения. Девочка протянула ему спящего щенка — он перекатился у нее на руках, как пухлая кукла с желе внутри. — Миссис Кармоди просила передать вам Никчемку вместо пса, которого вы потеряли — она очень хорошая.

— Это был не мой пес! Грир! — прокричал Айк поверх головы девочки. — Ты готов к замене Марли?

Грир отошел от могилы и вытер с лица воображаемый пот.

— Мы же еще его не похоронили, старик! Знаешь, на это нужно время… чтобы оплакать. Может, поговорим об этом через пару дней?

— Боюсь, мы не сможем воспользоваться подобной роскошью. Кармоди хочет, чтобы мы были на борту к закату. Похоже, он готов испытать свое новое приобретение.

— О Господи, о Господи… — Грир передал лопату Сьюзен Босвелл и начал подниматься вверх по склону, с преувеличенной усталостью тряся головой, — снова в море.

Девушка не обратила никакого внимания на театральные ужимки Грира, продолжая пристально смотреть на Айка. Поняв, что Айк не собирается брать щенка, она пихнула его своей сестре и подошла еще ближе к Соллесу. Она остановилась, широко расставив ноги и сложив обнаженные руки на груди под цветастым саронгом с таким откровенным и вызывающим видом, что вынести это было невозможно. Альтенхоффен никогда не считал себя поклонником женщин, однако при виде этой несказанной красоты в сиянии полуденного солнца он аж застонал. Впервые в своей жизни он понял, что имели в виду Грир и другие городские повесы, когда говорили «запредельная девчонка». И теперь перед ними стояло столь редкостное сокровище, которое не поддавалось никакой оценке. Ноги у нее были слишком коротки, чтобы носить какие-нибудь чулки, а грудь и бедра вызывающе широки. Ее большое плоское лицо было подобно летнему морю, а темные острова глаз были расставлены так далеко друг от друга, что требовался компас, для того чтобы добраться от одного к другому. И все же все эти дисгармоничные детали складывались в единую потрясающую картину. А ее поза со скрещенными руками в цветастых складках напомнила Альтенхоффену гогеновскую девушку с фруктами.

— В чем дело, мистер Исаак Соллес? — осведомилась она. — В сериалах постоянно повторяют, что ни один человек не может быть островом. А вам что, не нужен спутник жизни?

Это откровенное и недвусмысленное предложение прозвучало как пощечина. Мистер Исаак Соллес наградил ее отеческим взглядом, какие всегда у нас наготове для ушибленного ребенка.

— Шула, детка… это просто мыльная чушь. Так давно уже никто не живет. Правда, ребята? — он повернулся к Гриру и Альтенхоффену за подтверждением. Те закивали, пытаясь затушевать откровенное предложение девушки своими неубедительными улыбками.

— Да… верно… мыльная чушь…

И тогда на глазах девушки появились слезы ярости.

— Вы все… рехнулись, — промолвила она с благоговейным трепетом, впервые осознавая это. — У нас дома никто бы не отверг такого прекрасного толстого щенка. Потому что если нет необходимости в спутнике жизни, его всегда можно съесть.

Никто никогда бы не сказал «нет». А вы… — она перевела взгляд с Альтенхоффена с его четырьмя парами очков на глупо-восторженного Грира, похотливо взиравшего на нее из-под своих патл, напоминавших водоросли, и снова вернулась к натянуто-покровительственному Соллесу… затем она взглянула на горожан, бродивших, как лунатики, среди огромных валунов, и слезы ярости хлынули по ее щекам: — Вы все. Ненормальные. Я хочу домой.

Как странно наша жизнь течет

Ее не разберет сам черт:

Все за свободу отдаем…

И по теченью мы плывем…

Именно эту песню Кармоди выбрал в качестве лейтмотива генеральной уборки судна. Казалось, она была сложена специально для этой путины, хотя Кармоди утверждал, что он слышал ее в исполнении фольклорного ансамбля прошлого века. К тому же, по слухам, в ее основе лежал плач рыбака, насчитывавший по меньшей мере еще один век. Многое в этом мире остается неизменным, лишь порой проявляясь все сильнее и сильнее.