Ближе всего к храму, на уровне фундамента, находили покой мертвые, более остальных нуждающиеся в духовной защите и, возможно, жалости: пьяницы, бездельники, наркоманы и преступники. Их тела закапывали в продолговатой траншее, а рядом вырывали следующую, чередуя их таким образом, чтобы трупы в предыдущей успели в достаточной степени раз– ложиться.

Словом, деревня ничем не отличалась от бесчисленного множества других таких же деревень, разбросанных по Малазанской империи. Люди рождались и умирали, не вмешиваясь в имперские амбиции, ничего не зная о завоевательных походах и магических сражениях. Их занимали только их собственные маленькие драмы; все знали друг друга в лицо, от кровавого рождения до бескровной смерти.

Спасаясь от четырех старших сестер, неряшливый и нелюдимый мальчик, которого позже назовут Смрадом, часто прятался у Старого Скеза – то ли дяди, то ли одного из маминых любовников, которые ходили к ней, пока отец Смрада был на войне. Скез бальзамировал мертвых, копал могилы и иногда вытесывал надгробья. Руки у него напоминали пыльные киянки с мужскую ляжку в обхвате, а лицо было перекошено оттого, что много лет назад на него свалился притолочный камень, – в общем, не красавец, но друзей у него хватало. Все-таки он достойно обращался с мертвыми. А еще в нем было что-то – все женщины так говорили. Утешающий взгляд, обещавший, если понадобится, нечто большее. Да, его любили, а он с удовольствием угощал деревенских женщин завтраком – смысл этой подробности дошел до Смрада лишь много, много позже.

В конце концов кто-то из обманутых мужей прикончил Старого Скеза. Закон оправдал убийцу, однако не прошло и недели, как тот заболел и помер. Мало кто пришел проститься с его посиневшим, раздутым телом – к тому времени смотрителем кладбища сделался Смрад, юноша семнадцати лет. Все говорили, что он никогда не пойдет по стопам отца – хромого ветерана квонталийской гражданской войны, который никогда не рассказывал о своих похождениях, а лишь напивался до беспамятства, не сводя покрасневшего глаза с братской могилы за храмом.

Будущее юного Смрада, хоть это имя ему еще предстояло обрести, виделось вполне ясным. Он не сомневаясь принял на себя обязанности Скеза – а что, уважаемая профессия и достойная жизнь.

Смраду шел девятнадцатый год. Он уже хорошо обжил вросший в землю каменный дом с плоской крышей, который Скез выстроил своими руками. И тут пришла весть, что Хестера Вилла, деревенского жреца, хватил удар и он скоро отойдет к духам. Это было понятно давно: старику все-таки уже было под сто, он совсем одряхлел, хотя долгожители поговаривали, что раньше он был богатырем. В ушах он носил кабаньи клыки, и за десятилетия мочки так вытянулись, что украшения покоились у него на костлявых плечах. Лицо его было густо испещрено татуировками шерсти, и поэтому никто не сомневался, что Хестер Вилл – жрец Фэнера. На местных духов он смотрел с легким пренебрежением, хотя и исполнял все деревенские ритуалы как положено.

Надвигающаяся смерть жреца должна была сильно повлиять на судьбу деревни. Последний послушник несколько лет назад сбежал, прихватив с собой пожертвования, собранные за месяц (Смрад помнил гаденыша: вместе со Скезом они застукали его мочащимся на гробницу верхнего яруса, после чего с удовольствием намяли ему бока). Когда Вилла не станет, некому будет добиваться милости у духов. Придется кого-то искать, скорее всего, чужака, и тогда все узнают о беде, постигшей Гетран.

Если у умирающего нет родни, сидеть у его одра полагалось смотрителю кладбища. Поэтому юный Смрад накинул плащ Старого Скеза, взял ящик с травами, эликсирами, ножами и другими инструментами и направился в трапезную, пристроенную сбоку храма.

Он не помнил, когда в последний раз был дома у Вилла, и не сразу узнал помещение, в котором очутился. Одинокий очаг в центре трапезной пылал, отбрасывая жуткие, изломанные тени на покрытые известкой стены – тени не от предметов, расположенных вокруг, а будто от ветвей, качающихся на сильном зимнем ветру. Уже наполовину парализованный, Хестер Вилл отказался от помощи и сам дополз до дома, но сил подняться на кровать у него не хватило. Так он и лежал на полу до прихода Смрада.

Смерть дожидалась своего часа в сухом, горячем воздухе, пульсировала на стенах, вилась в высоком пламени. Она подбиралась ближе с каждым хриплым вдохом Вилла и немного откатывалась с каждым еле шелестящим выдохом.

Смрад перенес обмякшее, отощавшее тело на кровать, натянул на него протертое одеяло и сел рядом. Юноша глядел на жреца, и его пробирал то жар, то холод. Левую часть лица Вилла свело судорогой – под морщинистой кожей, оттягивая веки, виднелись напряженные мускулы.

Смрад тонкой струйкой вливал в приоткрытый рот воду, но старик даже не глотал. Ему осталось совсем немного.

Огонь в очаге все не угасал, и наконец Смрад обратил на это внимание. Он обернулся, но не увидел в выложенном камнем углублении ни дров, ни даже тлеющих углей. Несмотря на нестерпимый жар, Смрад поежился как от холода.

Что-то попало в дом через пламя. Может, Фэнер? Наверное, он. Хестер Вилл был, насколько все знали, истинным жрецом и порядочным человеком, так что, естественно, бог пришел забрать слугу с собой. В качестве награды за долгое служение и жертвы.

Конечно, само понятие награды – изобретение исключительно человеческое, рожденное из убеждения, что наши усилия замечают и ценят. И то, что боги думают так же, считалось не просто данностью, а чем-то само собой разумеющимся. Иначе зачем вообще им поклоняться?

Но бог, который появился из пламени, чтобы забрать дух Вилла, был не Фэнер, а Худ. Он водил перед собой выцветшими зелеными руками; когти и пальцы его чернели от гнили. Владыка Убитых вел себя как слепой или тот, кому опостылел неблагодарный труд.

Мысли Худа коснулись сознания Смрада. В них чуждым было все, кроме глубокой, почти бесформенной печали, горькой дымкой поднимающейся из души бога – и смертный юноша узнавал эту печаль. Так печалишься за умирающих, которые тебе совершенно незнакомы, когда их гибель ничего для тебя не значит. Безличное горе – призрачный плащ, нужный для того, чтобы стоять неподвижно и задумчиво, представляя, каким тяжелым он окажется в будущем, когда перестанет быть призрачным. Когда смерть будет касаться тебя, полностью ляжет на твои плечи. Когда горе перестанет быть просто словом, а наполнит твой мир удушающей темнотой.

Холодный, нечеловеческий взгляд на мгновение задержался на Смраде, внутри черепа зазвучал голос:

– Ты думал, им не все равно.

– Но… Он же служил Фэнеру…

– Когда внимает лишь одна сторона, это не разговор. Когда только одна сторона платит кровью, это не сделка. Я, смертный, пожинаю заблудших.

– Именно поэтому ты горюешь? Я чувствую… твою печаль…

– Чувствуешь, значит. Что ж, возможно, тогда ты служишь мне.

– Я бальзамирую мертвых…

– Да, потакаешь их заблуждениям. Но это не служба. Я назвал тебя своим слугой, но что это значит? Не спрашивай, смертный. Со мной не договариваются. Я не могу пообещать ничего, кроме потерь, неудач, праха и сырой земли. Но ты служишь мне, и поэтому мы начнем игру. Игру в кошки-мышки.