– Надя, слушай… – Катя сильно провела рукой поглазам, отчего жирные серебристые тени небрежно размазались по лицу. Помада унее давно поплыла, тушь потекла от слез, румяна тоже расплылись. То есть теперьэто была не Катя, а некая клоунская, вусмерть пьяная маска. – Ой, забыла, чтохотела сказать… А, вспомнила! Ты знаешь, где здесь туалет?

– Да, умыться тебе не помешает. – Надеждаподнялась – и чуть покачнулась, оперлась о столик.

Коктейль определенно был чрезмерно крепок.Может, они его вообще чимером [12]сдабривают, а не джином?!

Эта мысль показалась ей невыносимо смешной, иНадежда меленько захихикала.

– Надька, да ты пьяная! – в полномвосторге воскликнула Катя и хлопнула ее по плечу.

Сама не зная зачем, Надежда хлопнула ее вответ и снова засмеялась. Голова начала кружиться… Это было приятно.

Пьяная? Ну и дура же она, что никогда непозволяла себе опьянеть, вечно чего-то боялась, боялась! А какое дивноеощущение полной свободы! Такое чувство она испытала лишь дважды в жизни: когдавидела стремительно удаляющееся от нее лицо Надюшки, летящей в бучило, и потом,через несколько лет, когда зубы Роджера впились в щеку Алима – и Надеждапоняла: Хозяину конец! Неужели для того, чтобы стать наконец счастливой, ненадо было убивать тех, кто становился ей поперек дороги, а достаточно былопросто напиться мартини с шампанским и этим… чимером? Или все-таки джином? Ох,умора, умора!

Вдруг стало тихо вокруг, и Надеждарасплывающимся взглядом окинула окрестности. Куда девался народ? И где этот…трусливый Казанова? Почему не слышно оглушающего: «Эй, мамбо, мамбо Италия, эй,мамбо, мамбо Италия!..» Понятно, все это осталось в зале, а Надежда с Катеринойвышли в коридор. Где-то там туалет… где-то там.

Ее так резко шатнуло к стене, что Надеждапочти с облегчением закрыла глаза, лишь бы избавиться от назойливого кружениямира вокруг. И наконец-то она поняла, чего ей хочется больше всего на свете.Отнюдь не потрахаться с тем мальчишкой в VIP, так сказать, кабинете. Спать ейхочется. Спать! И больше ничего!

– Надя, ты как? – осторожно спросилараспатланная, перемазанная косметикой женщина, чуть приподнимая за подбородокпоникшую платиновую коротко остриженную головку.

– Зачем только этих дур сюда пускают? –сказал педик-блондин педику-брюнету, с презрением озирая двух женщин. Сказатьпо правде, вид у обеих дамочек был несусветный даже с точки зрения нормальногомужчины, а уж тем паче – этих двух ошибок природы.

Та женщина, которая еще держалась на ногах,проводила парочку гомиков нетерпеливым взглядом, а потом выхватила из своейстаромодной сумки сотовый телефон и набрала номер:

– Это «Скорая»? Приезжайте! Быстрей!

И затравленно оглянулась. Коридор в эту минутуоказался пуст, поэтому некому было обратить внимание на небольшую странность:вызывая «Скорую», женщина не назвала адреса, по которому надо было приехать.

Буквально через пять минут после этогостранного звонка белый «Фольксваген» с табло над ветровым стеклом «Интенсивнаятерапия», мягко оседая на выбоинах – непременной принадлежности всякойроссийской дороги, выполз из-под арки и остановился рядом с узенькойлестничкой, над которой находилась голубая-голубая, не бывает голубей, вывескас изломанной надписью: «Гей, славяне!» Дверь была заперта, но, когда худощавыйчерноглазый доктор воткнул палец в звонок и нипочем не пожелал отпускать, еенаконец-то открыли. Качок с табличкой на груди «Вилен» выглянул и грозноуставился на доктора, имевшего на груди свою табличку: «Доктор ВениаминБелинский».

– Что такое?! – воскликнул качок.

– У вас проблемы, – спокойно ответилдоктор Белинский. – Ребята, вперед!

Он чуток посторонился, давая пройти двумпарням в белых халатах с носилками. Очевидно, с санитарами в «Скорой» быланапряженка, потому что у одного на халате была табличка «Доктор АндрейСтрумилин», а у другого – «Доктор Николай Сибирцев». В салоне «Скорой» маячилеще какой-то мужчина в белом халате – очевидно, тоже доктор.

Не обращая никакого внимания на ошеломленныхсекьюрити, с той напористостью, какую позволяет обрести только белый халат иубежденность, что ты действуешь во благо человечества, все три докторапросочились в коридор и через минуту вышли оттуда с носилками, на которыхлежала женщина в зеленом платьице и со змеиной платиновой головкой.

Следом, с обеспокоенным выражениемперепачканного косметикой лица, спешила еще одна женщина. Носилки загрузили в«Скорую», причем чумазая очень громко, так, что услышала окаменевшая на крыльцеохрана, заявила доктору Белинскому:

– Это моя подруга, я буду ее сопровождать!

– Нет проблем, – отозвался доктор.

Из салона протянулась рука и помогласамоотверженной подруге забраться внутрь.

Доктора проворно вскочили следом. Белинскийсел рядом с водителем, «Скорая» тронулась.

Навстречу ей прошмыгнуло такси, из которого укрыльца клуба выскочил потный, взмыленный человек в дорогом костюме и спортфелем в руках. Взлетел по ступенькам, грудью кинулся на вытянувшуюся вофрунт охрану:

– Что тут стряслось?

– Да не волнуйтесь, Илья Ильич, просто однабабешка перепила маленько.

– Кто такая? – насторожился хозяин клуба.

– Какая-то бизнесменша из Хабаровска, вроде быАбдрашитова ее фамилия или как-то так. Да у меня и визитка ее есть, –похлопал себя по карманам Вилен.

– Черт с ней! – отмахнулся Камаев. –А моя дама меня еще ждет?

– Какая дама? – вскинул бровиВилен. – Вас никто не спрашивал. Пока никто…

В это самое время доктор Белинский отодвинулстворку окошка, отделяющего кабину водителя от салона «Скорой», и сунул тудаголову:

– Как она?

– В порядке, – сказал доктор Сибирцев.

– В полном! – подтвердил докторСтрумилин.

– Ну, слава богу, хоть греха на душу невзяли, – пробормотал доктор Белинский и блеснул черными яркими глазами наперепачканную косметикой женщину. – Олечка, а знаете, вам краситься, правослово, пристало! Конечно, не в таком количестве, но все же…

– Учту, – слегка улыбнулась та, которую вклубе «Гей, славяне!» звали Катей, а теперь почему-то Олей.

Белинский повернулся к четвертому человеку вбелом халате:

– Куда едем?

– В Ново-Ефимовку, – ответил тот, снимаяхалат, на котором не было никакой таблички.