Или… была незаметно изъята, так же как и поставлена.

Зажав в руке пылевпитывающую салфетку, Полина опустилась на край единственного в этой комнате кресла, обвела взглядом дорогой сердцу столовый гарнитур из английского мореного дуба и поняла, что скоро ее убьют.

И это будет не Тимур. А кто-то из мужчин, проводящих в этой комнате секретные переговоры. Слишком много тайн прозвучало в стенах этой комнаты. И бежать в милицию или к этим самым мужчинам с криками «Караул! Спасите, следят, обижают!» не столько бесполезно, сколько опасно.

Как только о подслушивающем устройстве станет известно, ее уберет либо тот, кто зарядил прослушку, либо тот, чье присутствие в этом доме было наиболее секретно. Иногда в дом Полины приезжали такие гости, что, прежде чем впустить очередного посетителя, кто-либо из охраны отводил хозяйку либо в сад, либо в комнату с окнами, не дающими обзор двора, либо вообще вывозил в машине с тонированными стеклами вон из дома.

Бывали, бывали такие случаи, вспоминала Полина. Раз пять или шесть за два года получалось так, что даже лиц своих гостей она не должна была видеть. Чтобы впоследствии, не дай бог (!), не объединить в одно целое гражданина «А» с господином «Б». Иногда две переговаривающиеся стороны не должны соприкасаться друг с другом никак. Даже короткое, получасовое свидание сторон должно оставаться в тайне.

Лучше бы они встречались за границей! — с горечью подумала Полина.

Но выезд за границу не всегда бывает удобен, а часто даже опасен, — одновременный выезд из страны двух персон, в случае провала какой-то операции, уже сам по себе доказательство. Фиолетовым штампом на страничке паспорта. Порой людей губит простой набор случайных обстоятельств. А для некоторых структур и единственной случайности достаточно…

Полина отложила в сторону салфетку, тихо собрала дорожную сумку с вещами на первое время и так же тихо вышла из дому, оставив машину в гараже. Перехватив на проезжей части такси, она села в машину, забилась в угол салона и приказала везти себя на вокзал.

У билетных касс Полина опомнилась, дала разгон съежившимся от страха мыслям и, выйдя на привокзальную площадь, села в автобус. Она решила немного побарахтаться. Утонуть всегда успеет.

Нелепо проверяя, нет ли за ней хвоста, Полина вошла в подъезд дома своей единственной приятельницы. Подруг у нее вообще не было. Только друзья мужчины, ставшие сейчас опасными. Приятельница и та досталась ей, так сказать, по наследству от уехавшей на ПМЖ в Германию старшей сестры.

Звали приятельницу Дианой, она была одной из лучших журналисток города и работала под смешным, ерническим псевдонимом Дуся Колбасова. Если кто и в состоянии помочь хотя бы советом, то только эта стокилограммовая умнейшая бабища.

Справедливости и точности ради следует сказать: месяцев восемь назад Диана вообще весила сто сорок килограммов, но как-то вдруг увлеклась белковой диетой и незаметно для себя, почти без страданий, похудела на сорок пять килограммов. Так что, когда Колбасова открыла дверь сестре уехавшей подруги, было в ней уже не сто килограммов, а очень даже девяносто пять. Перемена разительная, и Полина на какой-то момент подумала, что ошиблась квартирой.

— А-а-а, — протянула она и умнее поступить бы не смогла. Это протяжное «а-а-а» говорило лучше всяких комплиментов.

Диана положила руки на обозначившуюся талию, подбоченилась, — яркая короткая майчонка, черные утягивающие лосины облепили объемное арбузоподобное брюхо, но уже сами по себе были достижением, так как раньше Колбасова позволить себе брюк практически не могла, — и разулыбалась:

— Ну что застыла? Проходи.

— Диана, это ты?!

— Я. Кому ж еще здесь быть?

Говоря честно, Диана не была большим исключением из числа прочих женщин — Полину Аркадьевну она тоже с трудом выносила. Но искренний восторг, с которым мадам обходила ее вокруг, цокая языком, слегка растопил былую неприязнь.

— Давай, давай, хватит охать, проходи на кухню, — гостеприимно пригласила журналистка. — Сто лет тебя не видела.

Через час, после продолжительного разговора за кухонным столом, Колбасова подумала, что готова не видеть Полину Аркадьевну еще лет двести. Пожалуй, впервые за многие годы она действительно не знала, как правильнее поступить приятельнице, приехавшей в ее дом за советом, а ведь прежде эти советы водились у нее во множестве. Диана была любимой жилеткой всех мало-мальски знакомых запутавшихся дамочек. На ее небольшой, функциональной кухне за рюмкой чая и чашкой водки были пролиты ведра слез, и неизменно Диана помогала всем советом и утешением.

Выслушав историю мадам Карауловой, Дуся пребывала в растерянности рекордные пятнадцать минут.

— Может быть, все же в милицию наведаешься? — спросила осторожно.

— Ага! — плаксиво воскликнула мадам. — Еще посоветуй в ФСБ сходить и в налоговую инспекцию! Знаешь, сколько я после этого проживу?! Знаешь, о чем там меня спросят в первую очередь?! Кого вы, уважаемая Полина Аркадьевна, пускали в ваш дом, кого можете подозревать? — И всхлипнула. — Я им такой списочек своих гостей нарисую, что после этого не только меня, но и все отделение милиции вместе с разыскными собаками прятать придется!

Игра в вопросы и ответы продолжалась еще какое-то время и закончилась тем, что Дуся взяла с телефонной тумбы свою толстую записную книжку.

— Две головы хорошо, а три завсегда лучше. Есть у меня один должничок из «бывших»…

Алексей Венедиктович Самохвалов был должен Диане довольно много, а конкретно — честное имя. Сколько-то лет назад, в доперестроечную эру, служил Алеша Самохвалов в структуре с аббревиатурой КГБ. Диссидентов по углам и кухням не отлавливал, инакомыслящих в справедливости социалистического строя не убеждал, а тихо и мирно трудился в научно-техническом отделе. Налаживал прослушку, обеспечивал контрмеры, паял, чистил схемы и очень любил свою спокойную, вдумчивую работу. Чинопоклонством не грешил, на собраниях голосовал всегда «единогласно» и, хоть и имел собственное мнение, помалкивал в тряпочку.

В году эдак восемьдесят девятом прошлого века случилась с Алексеем Венедиктовичем неприятность: пошел он с друзьями в ресторан и выпил водки, вследствие чего качественно побил некоего нахала, громогласно рокотавшего о засилье красно-коричневого террора.

Вызванный официантами наряд милиции сопроводил Алексея Венедиктовича в вытрезвитель.

Через два дня каждая городская газета отметилась статьей на предмет «зарвавшегося прихвостня тоталитаризма», «свинье в погонах» и так далее, в тех же мотивах. Если кто хорошо помнит те времена, то может представить себе ситуацию: каждый борзописец старался побольнее пнуть подыхающего льва. И попасть желательно под хвост.

Верные товарищи по оружию руки гражданину Самохвалову тоже не протянули. Турнули из органов с формулировкой «несоответствие высоким моральным принципам советского чекиста» (или нормам поведения, или что-то там еще не менее оскорбительное) и занялись спасением собственных погон и кресел.