Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты сама роешь себе могилу. Скажи ты, что не собиралась его убивать, а просто хотела остановить и не рассчитала силу, я бы списал это на состояние аффекта и убийство по неосторожности. Но ты говоришь, что хотела его смерти… А это совсем другой уровень преступления.
— Я просто говорю правду. — Глухо отзываюсь я и опускаю глаза.
Я устала. Я слишком устала от своей жизни. От жизни, которая даже не является моей. В ней все чужое. Чужие чувства, чужие переживания, чужие желания. В этой жизни нет меня, а там, где я есть, осталась лишь боль и одиночество.
Мне очень страшно. Я боюсь будущего. Но я приму его, каким бы оно не было.
Я больше не хочу бороться.
— Мне жаль, Агата, но как только, доктор позволит, тебя переведут в следственный изолятор. А пока я приставлю к тебе охрану. — Вставая со стула, произносит мужчина и, бросив на меня последний пристальный взгляд, выходит из палаты.
Медленно скольжу глазами за удаляющейся высокой фигурой и вздыхаю.
Закрываю тяжелые веки и позволяю успокоительным наконец унести меня в сон.
В больнице я остаюсь еще на три дня, после чего меня конвоируют в КПЗ при местном ОВД.
Я всего два часа в изоляторе временного содержания, а мне уже так страшно, что я готова отказаться от своих показаний и сказать все, что от меня хотят услышать.
Четыре стены, выкрашенные в отвратительный голубой цвет, местами облупившаяся краска, две одноярусные железные кровати с свернутыми матрасами на них, и мелкое решетчатое окно почти под потолком. Вот что я увидела, как только вошла в изолятор. И это почему-то повергло меня в ужас.
Я, конечно, не думала, что меня будет ждать гостиничный номер, я вообще старалась не думать о том, где окажусь. Я впала в своеобразную апатию, смирилась, сдалась, но увидев холодные мрачные стены камеры, на меня обрушилось осознание. Вот эти стены — просто цветочки по сравнению с тем, что меня ждет в настоящей тюрьме.
Я не выживу. Это не для меня. Я не справлюсь. Не смогу.
Меня затрясло, и я села на пол, обняв себя руками.
Господи, как же так вышло? Я убийца! Я сижу за решеткой! Как???
Чем я заслужила все это? Я ведь не хотела никому сделать больно, я никогда никому не хотела навредить, не говоря уже о том, чтобы убить. За что мне все это?
За что Бог проклял меня? За что?..
Слезы хлынули из моих глаз, я положила голову на колени и плакала, плакала, плакала, стараясь слезами смыть все то горе и обиду, что кажется навечно поселились в моей груди. Я ревела все эти два часа, пока дверь камеры не открылась и меня не окликнул мужчина в полицейской форме.
— На выход. — Обращается ко мне громкий строгий бас полноватого мужчины с дубинкой в руке. Послушно встаю и выхожу, мужчина пропускает меня вперед, указывая направление, а сам идет следом за мной.
Подойдя к какой-то двери, он снова обходит меня, и открывает ее, запуская меня внутрь. За столом сидит уже знакомый мне мужчина-следователь. Не могу вспомнить его имени.
— Агата Викторовна Романова. — Мужчина берет в руки какую-то папку и читает с нее мое имя. Это мое дело — догадываюсь я и чувствую, как сжимается сердце и снова слезы подступают к глазам. Уголовное дело. И мое имя на нем. — Проходи, садись. — Говорит мужчина и указывает рукой на стул.
Медленно подхожу и сажусь напротив следователя. Не зная, чего ожидать, опускаю глаза в пол.
— Меня зовут Вадим Александрович Самойлов. Не думаю, что ты запомнила. — Произносит мужчина, заставляя меня поднять на него взгляд. — Твой врач сказал, что, когда мы прошлый раз беседовали, ты была под воздействием сильнодействующих успокоительных. Возможно ты была не совсем в себе… Попробуем еще раз?.. — Добавляет следователь и смотрит на меня, слегка приподняв бровь.
Я молчу. Не знаю, что сказать. Боюсь сказать хоть что-то, чтобы не ухудшить свое положение еще сильнее. Просто смотрю на него, надеясь, что он мне как-то поможет.
— Ты была знакома с убитым Антоном Голубевым? — Спрашивает следователь, положив руки на стол и слегка наклонившись ко мне.
— Нет. — Глухо отзываюсь я.
— Лилию Карасеву ты знала?
— Нет. — Отзываюсь я и сглатываю все сильнее нарастающий ком в горле. Те же вопросы, те же ответы. У меня, как и прежде нет других объяснений. Я в ловушке. Мне уже не выбраться.
— Тогда почему ты бросилась ее спасать? Почему не позвала на помощь, не вызвала полицию? — Все таким же ровным голосом продолжает спрашивать следователь. Его спокойствие будто открывает во мне какой-то клапан. Я рвано всхлипываю и хрипло выдаю:
— Я не пыталась ее спасти. — Судорожно выдыхаю я и чувствую, как по щекам катятся крупные слезы. Мне не спастись. У меня нет другой правды. Вздыхаю, содрогаюсь всем телом и сквозь слезы повторяю все то, что уже говорила ранее. — Я почувствовала его злость… Она была… такой сильной, что я не смогла… не смогла ей сопротивляться… Он хотел ее убить… Он хотел насиловать ее, и делать больно… Это доставляло ему удовольствие… — Хриплю я, давясь рыданиями. С каждым новым словом, мой голос звучит все выше. — Я просто не смогла… Это была не я… Это просто была его злость…
— Ладно, Агата, хватит. — Прерывает поток моей бессвязной речи следователь. Встает из-за стола и налив в стакан воды, подает его мне. Беру трясущейся рукой и выпиваю залпом. Моя истерика немного утихает, я стираю слезы и закрываю лицо руками.
— Это правда. Это единственная правда, что у меня есть. Это мое проклятие. Я не виновата, что проклята. Я ни в чем не виновата. — Бормочу в отчаянии, мотая головой, но не уверенна что он меня слышит — мое лицо закрыто руками.
Некоторое время я так и сижу, молча глотая слезы, опустив голову на колени и спрятав лицо в ладонях. Слышу, как следователь ходит туда-сюда по кабинету и вдруг останавливается рядом со мной. Опирается о стол и, вздохнув, произносит:
— Допустим это так… — Слышу голос над своей головой и медленно выпрямляюсь. Вытираю лицо и смотрю на возвышающегося надо мной мужчину. — Ты можешь чувствовать эмоции любых людей?
— Д-да. — Отзываюсь я и быстро моргаю, не веря в то, что он готов слушать то, что другие считают бредом.
— И
