– Лошади любят сладкое?

– Как дети, – улыбнулась Галя, – и потом, они ценят ласку,им приятно, когда человек внимание проявляет и угощение приносит. Не поверишь,сколько раз я замечала: похвалишь одного коня, погладишь, а другой завидует.

– Можно угостить лошадку, на которой я каталась днем?

– Каролину? Конечно. Только возьми ей лучше кусок«Бородинского» хлеба и посыпь солью, она у нас такой бутерброд обожает.

Я приготовила лакомство и двинулась к конюшням. Банди иСнап, набегавшись весь день по конезаводу, остались спать в гостиной на мягкомковре. За мной увязался только Хучик. Сначала песик бодро трусил по асфальтовойдорожке, но, когда перед конюшней она сменилась на тропинку с гравийнымпокрытием, мопс сел на зад. Мелкие камушки, очевидно, доставляли боль егонежным лапкам. Я подхватила Хуча под мышку.

– Ну, дорогой, и бока же ты отъел! Сидел бы уж дома, зачемза мной пошел?

Хучик только сосредоточенно сопел. Под гладкой шерсткой итолстым слоем жирка бьется храброе сердце. Очевидно, мопс решил, что внезнакомом месте, да еще среди диковинных, огромных животных хозяйкепотребуется охрана.

Войдя в конюшню, я опустила Хуча на утрамбованный пол ипошла вдоль ряда денников. Над дощатыми воротцами виднелись сверху головы, аснизу лошадиные ноги. Каждую «квартиру» украшала табличка с именем животного ифамилией хозяина. Я прошла мимо Ральфа, принадлежащего Михаилу, потом увиделаЛорда Лены, а рядом с его стойлом было другое, на котором значилось: «Каролина,собственность Галины Верещагиной».

– Каролиночка, – позвала я, открывая дверки.

Лошадь шумно вздохнула. Я протянула ей бутерброд. Нежныешелковые губы осторожно взяли с ладони угощение, широкие, коричневые ноздривздрогнули. Прожевав, Каролина коротко всхрапнула и положила голову мне наплечо, она явно говорила «спасибо». Я обратила внимание, как аккуратно Каролинапереступила тонкими мускулистыми ногами, боясь задеть вертящегося под копытамиХуча. Никогда до этого я не имела дела с лошадьми. Скакуны Ольги и Аркадия,вместе с Машкиным пони, стоят в конюшне у Жана Вильруа, и я туда никогда неезжу. Но сейчас первый раз пожалела об этом. Интересно, это только уВерещагиных такие милые, деликатные лошадки или они все столь приветливы?

Внезапно послышался глухой удар. Я вздрогнула. В соседнемденнике нервничал Лорд. У него была красивая морда, по бокам носа виднелось двабелых пятна, словно очки. Вспомнив Галкин рассказ о лошадиной ревности, явытащила из кармана несколько кусков рафинада и протянула жеребцу:

– Не расстраивайся так, съешь.

Но Лорд отвернул морду от заманчивого сахара. Он нервнодергал головой и вдруг громко заржал. В звуке, вылетевшем из его горла, быланастоящая боль, даже мука, так кричат люди от невыносимых страданий. Яиспугалась:

– Что с тобой? Заболел?

Из-под коричневого века выползла слеза и скатилась по морде.Лорд плакал. Я еще не успела среагировать, как Хуч завыл и кинулся в денник кжеребцу. Толстенькое тельце мопса шмыгнуло в пространство между воротцами иполом. Через секунду послышался отчаянный визг. Испугавшись окончательно, яраспахнула дверки и заорала.

В самом углу довольно узкого помещения, на соломе,устилавшей пол, словно гигантская запятая, лежала Лена. Ноги ее были согнуты вколенях и подтянуты к подбородку, нежно-розовый свитер стал местамитемно-бордовым, лицо… Нет, лица не было. Красиво подстриженные волосы окаймлялиразверстую рану, в которой виднелось что-то серовато-желтое, тошнотворное иужасное. Возле тела метался с визгом Хуч, а Лорд, поджимая правую заднюю ногу,копыто которой было перемазано кровью, нервно дрожал.

– Хучик, – севшим голосом позвала я, – Хучик, немедленносюда!

Нужно было пройти внутрь и подхватить обезумевшую от ужасасобачку. Но ноги отчего-то стали каменно-тяжелыми, а тело неповоротливым. Ни закакие сокровища мира я не сумела бы сделать несколько шагов, отделявших меня оттела несчастной.

– Хучик, ко мне!

Мопс упал на живот и, поскуливая, пополз к выходу. Яухватила его за бока и быстрее молнии понеслась в дом, оглашая окрестностикриком.

Не успела я ворваться в просторный холл, как из гостинойвылетела Маня.

– Мама! Ой, Хучик! Он разбил голову…

Я перевела взгляд на окровавленную мордочку мопсика и, падаяна диван, прошептала:

– Нет, это кровь Лены. Лорд ударил хозяйку в лицо копытом.

Дальнейшее почти не помнится. Сначала все кинулись вконюшню. Потом Зайка влетела назад и влила в меня стакан коньяка. Но отчего-тоалкоголь не подействовал, я только оглохла и как-то отупела, глядя на мечущихсялюдей. Откуда ни возьмись появился врач, следом группа мужчин в штатскомпринялась заполнять бумаги. И тут, очевидно, сказалось действие на меня«Мартеля». На все вопросы оперативника я только нечленораздельно мычала, покаАркадий не тронул милиционера за локоть.

– Я адвокат, вот визитная карточка. Видите, у матери шок,лучше приезжайте завтра в Ложкино, или она сама к вам в отделение явится.Полковника Дегтярева знаете?

Ответ сотрудника МВД оказался за кадром. Потому что я,подпихнув под голову вместо подушки Хуча, мигом заснула. Впрочем, это неудивительно,алкоголь вызывает у меня лишь одну реакцию – глубокий, беспробудный сон.

Обратной дороги я не помню. Смутно виделась Зайка, садящаясяза руль «Фольксвагена» и высыпающая в рот целую пачку «Стиморола», того, сголубыми кристаллами. Вроде меня вместе с мопсом уложили на заднее сиденье, и,кажется, Хуча стошнило прямо на хозяйку, потому что наша домработница Ирка,распахнув дверцу, закричала:

– Ой, мамочка, Дарья Ивановна, на кого вы похожи!

Я на секунду открыла глаза и ответила:

– Незачем так орать! Ты что, заблеванных людей не видала?

Ирка заткнулась, и меня повели в дом. Дальше памятьотказывает. Кажется, нас с Хучем мыли, сунув вместе в ванну.

Утро принесло головную боль. Когда я, охая и хватаясь зависки, вползла в столовую, слабенькое октябрьское солнце лениво освещалокомнату. Налив себе крепкого чая, я поинтересовалась у Ирки:

– Где все?

– Аркадий Константинович уехал на работу.

– Он же собирался провести выходные дома!

Ирка пожала плечами.