сестринские чувства, и тем не менее — ответ (точнее, его отсутствие) я запомнила.

Молчали пять секунд, я считала.

Потом все же соизволили ответить (Оля):

— Неплохо.

Вот так вот, всю свою общительность мигом потеряла. Может, болтливый мальчишка рядом с очарованной Олей — не такой уж и плохой вариант?

— Как вообще учеба? Нравится?

— Илья, ты реально как дед, — не вытерпела я. — Мы тебя младше всего на год.

И я все-таки дотянулась до злосчастной тарелки.

— Не нравилась бы, мы бы себя не мучали, — заметила Полина, взглянув на Илью с легкой долей иронии.

— Ну не сказал бы, — и еще непонятно, у кого ироничный взгляд получился лучше. Мой Илья в принципе в этом мастер, недоделанный кот мартовский. — В нашем универе все повсеместно страдают по поводу того, как им надоела вся эта… все это бессмысленное времяпровождение, и, тем не менее, уходит мало кто. Да и берут не всех… Если возьмут, приходится цепляться за место.

А учится мой талантливый братец-балбес в лучшем университете нашего города, который то и дело входит в топы самых продвинутых университетов страны, мира, галактики. Он в себе множество факультетов совмещает, и гуманитарные в том числе. Вот только всем желающим пробиться на бюджет, куда выделяют в лучшем случае восемь мест из ста, попросту невозможно. Так что я даже не стала пробовать. Зато Полина попробовала. И на бюджет её не взяли, а на платное обучение средств у родителей не нашлось.

Илья об этом не знал.

Но все равно выстрелил весьма метко.

Полина улыбнулась, ничем не выдав, что эти слова ее задели. И заметила:

— Да, не всех. Только самых нудных.

— О-о-о! — возликовала я. Сестринские чувства затаились где-то в темном уголочке души, под пледиком из паутины, и спокойно себе помалкивали. — Я ему все время говорю, что он ужасно нудный. А он мне не верит. Говорит, что мне кажется. Но не может же людям одно и то же мерещиться.

Илья посмотрел на меня, как на дурочку. У него это тоже получается просто замечательно.

Я посмотрела на него в ответ. И кивнула на противень с шарлоткой. Мол, откуп от тебя уже почти в тарелке. Не так долго тебе осталось терпеть наше общество.

— Злая ты, Ника, — заметила Оля.

Теперь я на нее уставилась. Даже лопатку едва не выронила.

— Я ей об этом говорю постоянно, — расцвел мой братец. — Но, по мнению Ники, я просто неправильно воспринимаю ее доброту, заботу и любовь к окружающим. Однако…

Я вручила ему тарелку с шарлоткой. И Илья понимающе исчез, пока я ему по голове не стукнула этой самой тарелкой.

Еще минут десять после его ухода мы не могли найти тему для обсуждений. Я старательно рылась в задворках памяти, но на ум приходила только всякая ерунда с концепций естествознания, а законы Ньютона — это, пожалуй, не то, что повышает аппетит.

Но потом Полина похвалила необычный вкус яблок — сладко-кислый. Я поделилась, что купила их у бабушки на рынке, утверждающей, что это свежий урожай, раннеспелый сорт (не удивлюсь, если меня обманули). Оля поведала про подругу ее мамы, у которой есть целый вишневый сад за городом (и симпатичный сын, жалко, что еще школьник). Полина вспомнила эпизоды из детства, частично проведенного у бабушки.

И понеслось.

Все-таки я люблю их безмерно. Мы втроем — разные, во многом противоречащие друг другу. И тем не менее — рядом с ними мне никогда не приходится подбирать слов, боясь, что меня могут осудить или понять неправильно. Не нужно прикрывать рот ладонью, когда смеешься, чтобы не показаться некультурной. Можно собирать волосы в какой попало пучок и ходить в бриджах, которые полнят. Просто быть собой.

Девочки ушли часа через два, и без того задержавшись слишком надолго — им нужно было спешить по делам, заканчивать сборы чемоданов. Мы долго обнимались, будто расставались не на пару недель, а на три года как минимум.

Две недели…

Но мне почему-то вдруг подумалось, что в следующий раз, когда мы увидимся, я буду уже другая, не такая, как сегодня. Что-то сломается во мне безвозвратно. Но что-то построится.

Так всегда.

Человека нельзя поставить на паузу.

Он непрерывно меняется. Общаясь с ним каждый день, мы можем этого не замечать. Но, стоит расстаться на более-менее значимый срок, как со всей ясностью заметишь — взгляд его приобрел новый оттенок, что-то незнакомое появилось в движениях.

Да и сами мы уже не те.

Проводив подружек, я еще ненадолго зависла на кухне, приводила ее в порядок. Потом я минут десять простояла у окна, рассматривая сирень, сегодня абсолютно безмятежную — ветра нет, светит солнце, обжигающе-летнее. Погулять сходить, что ли… Пока не наступил июль и солнечная активность не достигла своего максимума. Люблю тепло, но совсем не переношу жару — начинаю задыхаться, ещё и кожа мгновенно сгорает.

Уверенной походкой направляясь в свою комнату, я резко остановилась у двери по соседству.

Илья. Точно! Совсем про него забыла. А ведь он, хомяк такой, тарелку не вернул. Ну вот пусть теперь и моет сам.

За дверью было тихо.

Значит, ни с кем не беседует.

То есть, заходить можно.

— А сказать-то ты что хотел? — спросила, резко распахнув дверь.

Илья медленно отвел взгляд от экрана с открытым на нем во все двадцать семь дюймов текстовым документом (за ум взялся, что ли? странно…) и посмотрел на меня.

У Ильи в комнате всегда царит особая атмосфера. Занавешенные шторы. Нагроможденные вещи: белые бумаги, черные футболки, шнуры всех длин и цветов. Настоящая берлога. Не понимаю, как в такой можно существовать. И мама не понимает. Но Илья успешно отвоевал право содержать личное пространство так, как считает нужным сам.

Энтропия, говорит он. Мера хаоса системы, уточняет каждый раз конкретно для меня, как будто думает, что я не смогла запомнить это с первой попытки.

Кто-нибудь может поделиться советом, как уживаться со старшим братом? Я иногда попросту его не выдерживаю.

— Да вот. Обещал тебе кое-что парочку дней назад. Про ветер и все такое.

— Было дело, да… Он согласился, небось?

Сердце отчего-то застучало в два раза быстрее.

— Согласился, — повторил Илья. Потом скривился: — Небось… Где ты таких слов нахваталась, Ника? В общем-то, уговаривать его долго не пришлось. Сказал, что такую симпатичную девушку, как моя чудесная сестра, прокатит с радостью.

Теперь пришла моя очередь кривиться:

— Судя по всему, он ужасный сексист.

— Может, и сексист, но не ужасный. Можешь поверить на слово… Да уж, Ника, я перехожу на твой древнерусский.