свободу суждений, то понятие свободы здесь как бы «выходит» из «права», а одновременно и «укладывается» в нём. Удивительнейшая зависимость!

Отчётливо видна степень изначального «практического» (действительного) ограничивания свободы посредством права, к чему сводится всякое манипулирование «свободой», конечно, повторимся: — когда её имеют в виду в соотношении с человеком — как понятие социального ассортимента.

Выражаясь образно, наша такая свобода может иметь место лишь в «огранке» права. Не будучи умещена в этом «ложе», она оказывалась бы вообще выброшенной из наших общественно-социальных и юридических представлений — как термин, который невозможно было бы связать ни с чем, хотя бы и лишь условно, нечётко-предположительно.

В то же время нет никакого резона впрямую уповать на то, что указанная «огранка» способна проявляться в виде какой-то конкретной, ощутимой, допускаемой меры свободности, как её хорошо осмысленное и достаточно эффективное ограничение.

Право на свободу, не будучи раскрыто, в чём оно состоит и каково оно по «объёму, оставляет свободу в том же качестве, когда её «величина» не может быть выражена в определённых, ясных параметрах или в стандарте.

Именно с таким «результатом» сопряжено, к примеру, положение ст.22 конституции России, где утверждается:

…каждый имеет право на свободу…

Отсюда, из этой нормы, высечь хоть какой искры — не получится. Ведь свобода в ней представлена абсолютной, то есть безграничной и ничем не ограничиваемой. Кому она такая нужна? Соответствующим ей должно быть и право на неё.

Здесь будет уместным оглянуться также на то, что выше было сказано о воле и вольности, — как терминах, сопряжённых с понятием свободы. Нелепо звучали бы выражения: «право на волю» или «право на вольность». Они неприемлемы и в будничном, обывательском обороте, а в правовых документах — тем более.

Потому и должна вызывать категорическое возражение формула бескрайней свободы, «помещаемой» в государственные законы, то есть в область публичного права, где она превращается в предмет вообще или в ничто.

Иное следует сказать в отношении естественного права, сформировавшегося на основе всеобщего человеческого опыта, избавлявшегося ото всего неподкреплённого им, когда непреложным законом становилось утверждение свободы в праве на неё, а записывать такую «установку» не предусматривалось и не предусматривается до сих пор — ввиду её неоспоримой очевидности.

В целом наработки уже далёкого XVIII века хотя и были неглубокими — в связи с недостаточным уяснением и раскрытием предмета естественного права в условиях общественной практики, но они указывали на вполне возможные проникновения в глубинное значение не только собственно его самого, но и — права публичного.

К сожалению, вскоре даже эти наработки были прерваны и преданы забвению.

Так единственный в веках и тысячелетиях раз на него, на это право, как бы по-серьёзному оглянулись, чем дело и кончилось. Дорогу ему в тот период, как и всегда раньше, заслонила своим неприятием официальная юриспруденция.

К стыду нашей современности, нужного внимания оно не удостоено и поныне. Хотя, казалось бы, — давно пора.

Ведь без представлений о естественном праве, представлений грамотных и хорошо усвоенных, не обойтись уже только в силу того, что сама официальная юриспруденция часто не может удержаться, чтобы не исходить из него в своих ориентациях и не позаимствовать в нём чего-нибудь для себя.

Как недостаточно искушённая в его полном «раскладе» и содержании, она часто делает это лишь в целях популизма, кажется, не понимая, что попросту дублирует идеалы и принципы естественного права, вторгаясь не в свою компетенцию.

Вследствие недостаточной обдуманности сущего в предметах заимствования допускается их рассмотрение не в их «природных» значениях, а — как имеющих свойства быть прилаженными «к делу», к практике государственного управления — волевым порядком, искусственно.

Свидетельства подходов такого покроя заметны даже в наиболее значимых международных правовых документах.

Так, во Всеобщей декларации прав человека, принятой Генеральной ассамблеей ООН 10.12.1948 г., хотя и говорится, что «все люди рождаются свободными и равными в своём достоинстве и правах» (ст.1) и что «всеобщее понимание характера этих прав и свобод имеет огромное значение» (абзац 7 преамбулы), но с правом естественным общечеловеческим эти формулы практически никак не связаны; оставаться в широком обороте в пределах всего человечества им отказано, что следует из этой вот установки:

…необходимо, чтобы права человека охранялись властью закона…

(абзац 3 преамбулы)

Таковыми (под властью закона) могут быть только права публичные, которые устанавливают государства. Соответственно тому, что государств на земном шаре много, запись их содержания может каждый раз выражаться в отдельных, обособленных вариантах. С принципами права естественного общечеловеческого такое «обращение» лишено смысла.

Элементы невнятного толкования существа и использования незыблемых норм естественного права можно встретить и в Европейской конвенции о защите прав человека и основных правах, принятой Советом Европы 04.11.1950 г.

А в государственных законах отдельных стран эти «зигзаги» и того выразительнее.

Вот что сообщается в ст.2 конституции России:

Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина — обязанность государства.

Из желания выглядеть поимпозантнее законодатель не пренебрёг здесь даже «признанием» «прав и свобод» — не только гражданина, но и — человека.

Но о каком «признании» можно тут всерьёз говорить, если нет фактического «признавания» — уже естественного права в целом, как предмета и важного фактора самоурегулированности в человеческом сообществе?

В приведённой статье основного закона РФ, где под правами и свободами человека вроде бы и подразумевается право естественное, но назвать, а, стало быть, и признать его в качестве юридического факта, законодатель не решается, в чём виден его прямой невиннолукавый умысел.

Негативной краски добавляет сюда и стремление государства вослед декларации ООН взять под своё управление нормы естественного права, что заметно по ч.3 ст.55 того же основного закона:

Права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты… нравственности…

Данную подвижку к надзору над этическим нельзя ничем оправдать, поскольку защита имеется в виду для нравственности в её самом широком смысле и понимании, то есть — как предмета вообще.

Проку от подобной государственной защиты нельзя ожидать никакого…

Значение проблемы столь неумелого заимствования и манипулирования в том, что глыба естественного права и прежде всего его верховный слой даны человеку «от природы», в соответствии с его запросами и потребностями, а государство, как тут ни рассуждать, — ни при чём.

Ему, государству, всё же не резон и отстраняться от самого ценного в нём, от его идеалов, забывать о них. Они действовали «сами по себе» и всегда, с момента, когда люди