— так называлось кафе в Вильямсбурге. Дон сделал его своей вечерней резиденцией: сидел там, писал в дневнике и пил столько кофе, что у него начинала дергаться нога. — Я говорил с агентом по недвижимости, и тот подобрал нам квартирку.

— Нам? — удивилась я. Мы с Доном познакомились всего пару месяцев назад. У меня был бойфренд в Калифорнии, к которому я планировала переехать когда-нибудь… в далеком будущем. — Нам квартирку?

— Нам, — уверенно ответил парень. — Ты, что ли, не слышала это слово? Нам — значит, мне и тебе, — подчеркнуто медленно проговорил он.

Начальница ушла ровно в пять, коротко махнув мне на прощание.

— Не задерживайся допоздна, — бросила она, уходя.

Я все еще печатала с микрокассет. Диктофон тихонько жужжал. Через несколько минут вышел Хью в свитере и пуховике.

— Иди домой, — сказал он, — ты уже много сегодня сделала.

В коридоре послышались смех, шорох сумок и пальто — бухгалтеры и курьер уходили домой, — а потом в офисе стало тихо и темно. В нашем крыле горела лишь одна лампа — на моем столе. Я закончила печатать письмо и вынула бумагу из машинки, надела висевшее на спинке стула пальто и направилась к выходу.

У стеллажа с Сэлинджером я задержалась и стала рассматривать знакомые корешки. Почти все эти книги были у моих родителей: «Над пропастью во ржи», «Выше стропила, плотники» и «Симор: введение» в мягких обложках; «Фрэнни и Зуи» — в твердой, причем книга в таком идеальном состоянии, будто ее никто никогда не открывал. Но все они прошли мимо меня. Почему? Почему я до сих пор не прочла Сэлинджера? Так сложились обстоятельства. В старших классах учительница литературы никогда не давала нам задание читать «Над пропастью во ржи». У меня не было старших братьев и сестер, которые торжественно вручили бы мне томик на четырнадцатилетие и сказали: «Ты должна это прочесть». А потом подходящий момент для Сэлинджера прошел — я об окошке между двенадцатью и двадцатью годами, ведь именно тогда подростки, любящие читать, сходят с ума по Холдену Колфилду. Теперь меня интересовала сложная и мрачная литература, большие толстые романы, соцреализм. Я читала Пинчона, Эмиса, Дос Пассоса, Фолкнера, Дидион и Боулза — писателей, чьи депрессивные и унылые романы резко контрастировали с тем, как я себе представляла Сэлинджера. А мне он казался невыносимо милым, нарочито причудливым, и как-то уж слишком все его боготворили. Мне совершенно не хотелось читать волшебные сказки Сэлинджера о старом Нью-Йорке и не по годам развитых детках, анализирующих дзенские коаны и теряющих сознание на диване, не в силах вынести тиранию материального мира. Я бы никогда не открыла книжку, героев которой звали Бу-Бу и Зуи. И я не могла симпатизировать семилетке-вундеркинду, цитирующему Бхагавад-Гиту[13]. Даже названия рассказов казались какими-то подростковыми и заумными: «Хорошо ловится рыбка-бананка», «Дядюшка Виггили в Коннектикуте».

Я не нуждалась в развлекательном чтении. Я любила провокационную литературу.

Агент по недвижимости подвел нас к красивому рядному дому[14] на Северной Восьмой улице, в квартале от железнодорожной станции и рядом с большой польской булочной. Голые деревья отбрасывали тени на снег в свете уличных фонарей.

— Это здесь, — сказал он, отпер парадную дверь и прошел мимо изящной лестницы, ведущей наверх, мимо квартир первого этажа к двери в задней части дома.

«Куда мы идем?» — подумала я, ступая позади моих спутников. Нас провели во внутренний дворик, утопающий в снегу; там, в глубине, стоял крошечный трехэтажный домик, весь разваливающийся и заброшенный, как избушка на курьих ножках, — тайный домишко, спрятанный от глаз людских.

Сама квартира оказалась маленькой и странной, с деревянными полами, свежеокрашенными в необычный для пола цвет красного кирпича, — в комнатах все еще чувствовался сильный запах краски. Дверей не было, а комнаты разделяли арки. В гостиной я увидела встроенный шкаф, в крошечной кухне — мини-плиту и холодильник; окна маленькой спаленки выходили в цементный двор и почти упирались в стену дома, через который мы прошли. Пол был кривой, это было видно невооруженным глазом.

— И сколько? — спросил Дон агента. — Пять сотен?

— Пятьсот сорок, — ответил тот.

— Берем, — кивнул Дон.

Я вытаращилась на него, не веря ушам своим:

— Вообще-то, нам нужен хотя бы день, чтобы все обсудить. Сравнить с другими квартирами…

— Нет, — смеясь, ответил Дон, — эта нас устраивает. Какой депозит?

Снаружи холодный воздух приятно обжег щеки. «Не верю, что мы на это согласились», — подумала я. Но при одной мысли о том, чтобы вернуться к Селесте — даже чтобы забрать вещи, — у меня чуть не случился приступ паники. Спагетти. Слишком мягкий диван. Парализованный кот.

Через пару минут мы сидели в офисе агента по недвижимости и заполняли бумаги.

— Договор будет на ее имя, — заявил Дон, а я встревоженно взглянула на него, и сердце забилось сильнее.

Если квартира на мое имя, значит, ответственность за внесение платы на мне, а Дон тут вроде как ни при чем. Меня это страшно пугало, ведь сумма в пятьсот сорок долларов составляла больше половины моей зарплаты.

— Только у тебя есть настоящая работа, — пояснил Дон, когда мы возвращались в его старую квартиру, взявшись за руки. — И хорошая кредитная история.

— Откуда ты знаешь, какая у меня кредитная история? — спросила я.

— Просто знаю, и все. — Дон остановился и достал из кармана поношенные кожаные перчатки. — Уж точно лучше моей.

— Что значит «уж точно лучше моей»?

Дон глубоко вдохнул морозный воздух.

— Я отказался выплачивать студенческий кредит, — сообщил он.

— Ты отказался выплачивать студенческий кредит?

— Ну да, так я и сказал. — Дон встряхнул головой и широко улыбнулся. — Подумаешь, велика беда. Банки — зло, они наживаются на восемнадцатилетних несмышленышах. Ну, недосчитаются они моих двадцати тысяч… для них это вообще не деньги. — Он поцеловал меня холодными губами в правую щеку. — Детка, ты слишком буржуазно мыслишь. Серьезно, ерунда это все. Мне было не до студенческих кредитов. Я роман писал.

Я не знала, что на это ответить; не знала, что и думать, по правде говоря.

— Я сглупил, конечно. — Дон снова взял меня за руку, и мы пошли по Северной Девятой улице к Макри-Трайнгл — участку клочковатой травы, населенному крысами, который почему-то считался у городских властей общественным парком. — У меня не было денег, вот я и оформил отсрочку. Это можно делать сколько угодно раз. Просто каждые полгода заполняешь документы. Но мне надоело.

Я думала об аренде. По правде говоря, я не знала, как Дон зарабатывал на жизнь. Почти все время он проводил в зале — был боксером, «как