Финголфинрод торопливо постучал.

Бум. Бум. Бум. Бум.

Долгое время ничего не происходило, а потом дверь открылась.

На пороге, смаргивая и опираясь на ходунки, стояла крошечная старушка с лицом бурым, словно мордочка орешниковой сони, ее глаза напоминали башмачные пуговки, а вокруг головы ореолом сиял легкий белый пух.

– Да?

При виде старушки Кейтлин упала на колени. Но даже так она была гораздо выше Крапивии Подлесок.

– Крапивка, Крапивка. Я думала, ты умерла.

Крапивка служила няней Кейтлин, а до того няней Финголфинрода. Подавшись вперед, Кейтлин заключила ее в кольцо своих рук – всю целиком, вместе с ходунками, но очень осторожно, так, чтобы не коснуться и ни в коем случае не надавить на по-птичьи тонкие косточки. Она не заплакала, хотя на ее месте расплакался бы любой – тот, кого не так муштровали в детстве и не обучали военной дисциплине.

– Ты выросла такая большая! – поразилась Крапивка, когда Кейтлин наконец разомкнула руки. – Настоящая гора. – Таких обвинений Кейтлин еще никогда не удостаивалась. Потом Крапивка заворчала: – Фин-фин! Что это вы двое топчетесь на пороге? Заходите, заходите, оба. Сейчас поставлю чай.

Кейтлин, согнувшись пополам, нырнула под притолоку. Финголфинрод весь скрючился и сжался, вытворив нечто среднее между акробатическим трюком и шедевром оригами. Стулья в Крапивкиной комнате были для них слишком малы, так что они уселись прямо на коврике. У Финголфинрода торчали в стороны коленки и локти, а Кейтлин оперлась на руку и сжала ноги, аккуратно расправив отсутствующую юбку – ту, которую носила в давние времена.

Когда они пили чай и ели печенье, Крапивка сказала:

– Фин-фин, ты вернулся, как и обещал. Какой счастливый день! – Она улыбалась улыбкой светлой, как мед в солнечном луче. – Взгляните-ка только на нас – счастливый конец, как в книжках. У тебя было такое печальное детство. – (Кейтлин против воли покачала головой.) – Я, бывало, грозилась, что украду тебя и мы будем жить, как безродные феи, в дупле дуба в самой чаще, питаться росой и желудями, и вот – почти так оно и вышло.

– Не припомню, чтобы ты грозилась меня украсть, – сказала Кейтлин.

– Не тебя, Кэтифушка. Ты была таким счастливым ребенком! Нет, я говорю о маленьком бедном Фин-фине. Ему было так ужасно, ужасно одиноко.

Раньше Кейтлин никогда не приходило в голову, что в детстве единокровному брату приходилось хуже, чем ей. У нее появилось такое чувство, будто у нее в очередной раз что-то отобрали и отдали ему. Вспомнилось, как Финголфинрод раз за разом (ей всегда казалось, что из-за излишней бодрости духа) сбегал из дома. Однажды он сделал это босиком.

– Зачем? – спросила у него потом Кейтлин.

– Как зачем? Чтоб башмаки на меня не донесли.

Кейтлин заметила, что это бессмысленная уловка, ведь каждый камень и каждое дерево в поместье были зачарованы так, чтобы докладывать преследователям, куда он направился. Тогда Финголфинрод выхватил куклу, с которой она играла, и зашвырнул в пруд с лягушками. Вода повредила мисс Ти́хони, и та потом всю ночь рыдала и не унималась, сколько бы Кейтлин ее ни обнимала и ни баюкала. В конце концов пришлось похоронить куклу в набитом старыми одежками сундуке в одном из чердачных чуланов, там она и плакала неслышно, пока не истаяли лежавшие на ней чары.

Они втроем болтали и болтали о разных пустяках, пока наконец из-за радостных переживаний у Крапивки не разболелась голова и она не удалилась в темную комнату, чтобы «полежать чуток с влажной тряпочкой на лице» – так она всегда говорила, когда чувствовала потребность в приличествующем даме стаканчике опиумной настойки.

На этом день и завершился.

По дороге к своим покоям Кейтлин удивленно спросила:

– Как такое может быть?

Когда исчезла няня, отец объявил, что она вышла на пенсию и уехала куда-то на ферму в захолустье, но адрес той фермы Кейтлин так и не удалось выведать.

– Неужели Крапивка действительно все эти годы прожила тут, на чердаке?

– Да, – ответил Финголфинрод. – Вдовствующая Дама наложила на нее гейс, запрещающий покидать эту комнату, а на коридор навела чары, чтобы мы с тобой его не нашли. Она, конечно, чудовище, но ты ее за это не вини. Все тогдашние передовые теории воспитания гласили, что сильная привязанность к игрушкам и слугам не идет на пользу ребенку. Мерзкая старушенция просто делала то, что считала правильным.

Они прошли назад через шато (двери открывались перед ними и закрывались у них за спиной), спустились по главной лестнице, по которой Кейтлин категорически запрещалось ходить в детстве (пролет за пролетом, увитые орхидеями и тропическими лианами, то водопад мелькнет, то кораллово-розовая змея), добрались до второго этажа (и снова светильники зажигались перед ними, а свечи гасли за спиной) и там разошлись в разные стороны, чтобы переодеться к ужину. В конце длинного коридора располагалась комната, в которой прошло детство Кейтлин. Только искушенный знаток заметил бы, насколько все здесь второсортно по сравнению с обстановкой в других покоях. Но Кейтлин воспитывали так, что она видела разницу.

На кровати было разложено платье – ненамного уступающее тому, в которое облачилась бы сама Вдовствующая Дама. Кейтлин надела его. Потом прикосновением пальца отперла шкафчик с драгоценностями и начала перебирать броши, браслеты и тиары. Почти все они уже не подходили девушке ее возраста. Она заметила часы «Картье» (модель Tank Américaine из белого золота), которые отец подарил ей на поступление в Академию. Случайно или намеренно, но то был единственный подарок ей, одновременно с которым Род не получил похожий, но гораздо более дорогой.

Кейтлин подняла часы и увидела, что на браслетной застежке, которую она все не могла починить с тех самых пор, как Финголфинрод, издав ослиный вопль, сорвал часы с ее руки и нацепил на собственную, болтается крошечный стульчик.

Кейтлин отцепила его. Такой стульчик пришелся бы в пору какой-нибудь мышке, если бы только мыши ходили на двух ногах и умели изготавливать столь изящные вещицы. Он был сделан из металлической оплетки от бутылки шампанского, перевернутую крышечку из фольги обтянули вышитым шелком и набили пухом от одуванчика. Разумеется, то была работа дюймовчиков – разновидности крошечных паразитов, которые обитали в стенах поместий и подбирали крошки и мусор, остававшиеся от живших рядом с ними великанов.

В детстве Кейтлин восхищалась дюймовчиками и частенько оставляла им на полу крошки от пирожных. Она воображала, как в один прекрасный день подружится с кем-нибудь из них. Но дюймовчики передвигались чересчур проворно, лишь иногда ей удавалось заметить их краем глаза, да еще временами подозрительным образом исчезал гребень или пропадал бриллиантик из оставленного на прикроватной тумбочке кольца («Нужно было запирать на ночь; а зачем, по-твоему, нужен шкафчик для драгоценностей?» – сказала тогда леди Сан-Мерси). Кейтлин случалось слышать, как кто-нибудь из них пробежал за стенкой – будто камешек упал. Крошки от пирожных черствели, и слуги выметали их прочь.