Но никому из них не было стыдно так, как самой Наз. В конце концов, она же самая обычная проститутка! Которой пришлось выживать после смерти родителей. Которая продавала свое тело за несколько долларов и спиртное, притуплявшее ей сознание. Только приняв наркотик, она позволила себе признаться, что сделала это не для того, чтобы досадить Моргантхау или выяснить, чем она пичкала ничего не подозревавших клиентов целых девять месяцев, а чтобы наказать саму себя. Чтобы не позволить себе сблизиться с человеком, который смотрел сейчас ей в глаза — смотрел с таким нескрываемым обожанием, будто спрашивал себя и не находил ответа, чем именно он мог заслужить такое счастье…

Она моргнула, силясь сообразить, когда он вошел в комнату. Ведерко со льдом стояло на столе, в бокалах было снова налито. Он даже успел скинуть ботинки. Один из них оказался на кровати и был похож на котенка, поджавшего лапки.

— Тебе холодно? — спросил он.

Она посмотрела вниз и увидела, что продолжает тереть руку в том самом месте, где он держал ее.

— Хочешь, я согрею тебя?

Он прошел через комнату черно-белым пятном и вот уже держал ее за руки, нежно их потирая. В его движениях не было ничего неискреннего, подавляющего или сексуального. Он не месил ее как кусок человеческого теста. Он действительно просто тер ей руки, чтобы согреть, и она, растаяв, прильнула к нему и заглянула в глаза.

— Господи! — хрипло прошептал он. — Какая же ты красивая!

Он смотрел ей в глаза, и она их не отводила, пытаясь понять, чем же он так отличается от остальных. Она впервые обратила внимание, что глаза его были карими и меняли цвет в зависимости от освещения. Темно-коричневый, янтарный, зеленый… Понемногу от каждого. Искорки пурпурного. Голубого и розового. Поразительные глаза! Радужные оболочки вокруг зрачков напоминали калейдоскоп, и в глубине подернутой поволокой черноты вдруг снова мелькала искра. На этот раз золотая — чистая и яркая, как электрический разряд.

Она знала, что это была за искра. Его сущность. То, что делало его не похожим на всех остальных, с кем ей приходилось сталкиваться за все десять лет с момента приезда в Америку. Она светила и манила, влекла за собой…

Даже когда он закрыл глаза и поцеловал ее, она видела эту искру.

Она потянулась к ней рукой, но та оказалась слишком глубоко у него в голове. Ей придется за ней пойти. Ей пришлось раздвинуть края его зрачка, чтобы протиснуться внутрь, но неожиданно там оказалось гораздо просторнее, чем ей представлялось: она развела руки, но до стенок не доставала. Ее ноги парили в воздухе, и вокруг царила кромешная тьма — только впереди горела искра. На мгновение ее вдруг охватила паника, но еще до того, как испугаться, она вдруг неожиданно услышала его голос.

— Все хорошо.

Она нервно хихикнула, как подросток на фильме ужасов. У искры начали расти конечности, превращая ее из огня в человека. Пылающего человека. Она думала, что испугается, но этого не случилось. Фигура вела ее в глубь Чандлера и не только не внушала никакого страха, ужаса или трепета, а, наоборот, наполняла чувством защищенности. Какой-то даже праведности. Будто Шадрах, Мешах и Абеднего легкомысленно резвятся в огненной печи[10].

Теперь искра начала разрастаться. У нее пропали конечности, она вытягивалась вверх, становясь плоской внизу и по бокам и слегка закругляясь сверху. Сначала она решила, что это надгробный камень, но потом сообразила, что это арочный дверной проем.

Она заглянула туда и увидела книги. Тысячи томов, сложенных в веретенообразные стопки, которые уходили высоко вверх, теряясь в высотах сознания Чандлера. Она думала, что его сущностью, его тайной была искра, но теперь поняла, что та оказалась всего лишь проводником, который доставил ее сюда. А настоящий секрет был спрятан в одном из этих несметных томов, окружавших ее. Клочок бумаги, засунутый между страницами какой-то любимой детской книжки, оказавшейся где-то в самом низу одной из бесчисленных стопок.

Сбоку послышалось смущенное хмыканье.

— Я думал, это выглядит как пещера. Темная, зловещая, с сочащимися сверху каплями, которых не видно.

Чандлер стоял за невысокой стопкой книг, скрывавших его наготу. Она посмотрела на себя и увидела, что тоже была голой и тоже стояла за книгами.

— Судя по всему, ты ученый. — Едва она это произнесла, как вспомнила, что ей рассказывал Моргантхау. Он действительно был ученым, по меньшей мере студентом. Гарвардский институт богословия. — Но почему книги?

Чандлер пожал плечами:

— Наверное, потому, что они надежнее окружающего мира.

— Ты имеешь в виду «политику»? — Наз жестом показала знак кавычек, хотя в данном месте этот жест выглядел явно неуместным.

— У нас в семье это называлось не политикой, а служением. Но мне казалось, что это больше похоже на рабство.

Наз засмеялась.

— И что мы теперь будем делать?

— Не знаю, мне кажется, мы уже это делаем. — Не дав Наз ответить, он снял со стопки перед собой верхнюю книгу и открыл ее. — Посмотри!

Наз искоса бросила взгляд на страницу. Не потому, что ее было трудно разглядеть, а потому, что в это было трудно поверить. Там был номер в мотеле — точнее, кровать, на которой лежали обнаженные Чандлер и Наз, прикрытые одеялом. Но Наз смутило не это. Обзор был отличным благодаря зеркалу над комодом. Как будто она смотрела на себя и Чандлера глазами Моргантхау, чье хриплое дыхание раздавалось в унисон со скрипом кроватных пружин…

Неожиданно все закончилось, Наз снова оказалась в номере. На кровати. Под одеялом. В объятиях Чандлера. Голая.

Вот это путешествие!

Она заглянула в глаза Чандлера.

— Уризен?

Наз не сразу вспомнила о бородатом мужчине на упаковке.

— О нет! — Она боязливо покосилась на зеркало.

Бостон, штат Массачусетс

1 ноября 1963 года

Печальное воркование голубя заставило Чандлера очнуться. Какое-то время он прислушивался к мерному клекоту, дожидаясь, пока не растворятся последние обрывки сна. Ему приснилось, что он снова в доме своей бабки и, будто в западне, сидит за столом во время очередной бесконечной и безвкусной трапезы с этой вздорной старухой во главе. Странным было то, что на месте потемневшего от копоти портрета деда над камином висело прозрачное с одной стороны зеркало, за которым маячил Эдди Логан — надоедливый младший брат его лучшего школьного друга. Но еще более странным было то, что у Эдди в руках была кинокамера. Чандлер не вспоминал об этом ничтожестве лет уже десять. И на кой ему черт понадобилась камера?

Но сон этот был пустяком по сравнению с другим.