Он знал все доводы за и против, в поисках аргументации облазил полки всех библиотек от Кембриджа до Принстона. Но каждый раз, когда садился за пишущую машинку, что-то его останавливало. Все время возникала необходимость проверить какой-то пустячный факт, на что приходилось отвлекаться от главного. Конечно, Чандлер отлично понимал, в чем было дело. Как только он закончит диссертацию, ему придется оставить университет и попытаться проявить себя в жизни, а он знал, чем это заканчивалось. Во всяком случае, он знал, чем это закончилось для его отца, для дяди Джимми и Перси Логана — его лучшего друга в Андовере. Белой мраморной плитой длиной сорок два дюйма, шириной — тринадцать и толщиной — четыре. При такой перспективе лист простой белой бумаги представлялся куда более привлекательной альтернативой.

Однако сейчас ему было просто необходимо написать что-то. Его научный руководитель недвусмысленно дал понять, что если до пяти часов он не представит черновик первой главы, то лишится ежемесячной стипендии.

Он взглянул на часы. 7.18. Меньше десяти часов, чтобы написать пятьдесят страниц. Чандлер понимал, что это физически невозможно, даже если в оставшиеся десять часов он будет просто тупо, как обезьяна, барабанить по клавишам наугад, не говоря уж о том, что требовалось изложить убедительные аргументы, опираясь на историю пяти континентов на протяжении стольких же тысячелетий.

Он опустил пальцы на клавиши и задумался об Адаре. Как и огонь, Адар все время находился в движении. Чандлер считал его кем-то вроде Ханумана — преданного слуги Рамы, конечно, не такого могущественного, как его господин, но ставшего непобедимым благодаря своей непоколебимой верности. В детстве челюсть Ханумана была сломана молнией-ваджрой, которую метнул в него разгневанный бог Индра. Адар сам был молнией — вечной кометой, воином из языков пламени.

Стук клавиш оторвал его от размышлений. Они опустил глаза и с удивлением обнаружил, что напечатал все, о чем только что думал. Правда, имя «Адар» он заменил на «Уризен». Одного из богов Блейка? Он не был уверен, хотя отлично представлял, как выглядел этот бог с бородой и волосами, развевавшимися от ветра Вселенной. Его пальцы еще смелее застучали по клавишам. Слова, предложения, абзацы быстро заполнили страницу. Потом другую, следующую. В середине четвертой страницы ему понадобилось проверить цитату, но он боялся прервать работу. Он знал цитату. Она стояла у него перед глазами — точно так, как была записана на одной из тысяч карточек в десятке ящичков его кабинки для индивидуальной работы в библиотеке. И неожиданно он действительно увидел ее!

«Он воскресит тела умерших и объединит их с душами, и будет разрушительное пламя, и всем людям придется пройти через поток расплавленного металла, который покажется теплым молоком праведникам и огненной лавой грешникам».

Он даже не стал себя спрашивать, как такое возможно и не связано ли это с событиями прошлой ночи. Он взглянул на часы — начало пятого. Возле машинки лежала стопка отпечатанных на ней страниц. Он хотел было их пересчитать, но вдруг понял: их семьдесят две. Он не знал, откуда у него в голове взялась эта цифра, но не сомневался — так оно и было. Он сунул пачку в портфель и бросился к двери. Студенческий городок был всего в полумиле. Бегом он успеет добраться вовремя. Он понесся по Брэтл-стрит, но через полквартала внезапно остановился. Что-то его смутило. Пачка газет в киоске на углу. Вернее, конкретная газета. «Уоркер». Он взглянул на огромный заголовок — «Скандал в прямом эфире на радио Нового Орлеана», но сообразил, что его поразила дата, стоявшая ниже. Пятница, 1 ноября 1963 года.

Как пятница?

Пятница?!

И не важно, что он смог на бегу и на расстоянии в десять футов разглядеть буквы величиной в четверть дюйма. Если верить дате в газете, то куда-то делись целых пять дней! Он стоял, не в силах прийти в себя и мучительно пытаясь вспомнить, чем занимался последние сто двадцать часов. Проспал? Бродил, потеряв рассудок от выпитого? Перед глазами снова возник мятущийся образ Уризена, будто изображенный на квадратике полупрозрачной бумаги, плавающей в кристально чистой жидкости и через мгновение в ней растворяющейся. Вкус теплой водки во рту оказался настолько реальным, что у него перехватило дыхание и заслезились глаза.

Испуганный и недоумевающий, он повернулся и побрел обратно домой. Сунув ключ в замочную скважину подъезда, он услышал, как кто-то кашлянул. Даже не оборачиваясь, он понял, что это она. Он почувствовал, как она едва сдерживает страх в море чувств, переполнявших людей на улице. На ней был черный жакет, лицо скрывали огромные очки от солнца, похожие на блюдца чашек, в которых подают эспрессо в кафе Латинского квартала в Париже. Самым реальным предметом в ее облике было рубиновое кольцо на правой руке — она нервно крутила его пальцами левой.

— Наз, — хрипло выговорил Чандлер. Его голос был таким же лишенным жизни, как засохшие остатки пищи на скопившихся в мойке наверху грязных тарелках. — Я… Я решил, что ты мне приснилась…

Наз молчала так долго, что Чандлер уже стал сомневаться, не была ли она галлюцинацией.

— Думаю, так и есть, — произнесла она.

Штаб-квартира ЦРУ, Маклин, штат Виргиния

1 ноября 1963 года

После пребывания на Карибах здание суда выглядело для него гостеприимным и шикарным. Каменный пол поблескивает черными и коричневыми вкраплениями, как скорлупа воробьиных яиц, стены обшиты полированными панелями орехового дерева. Конечно, крытые шифером правительственные здания Кубы протекали, рисунок на обоях цветов рококо изменили следы пуль, но кубинцев, казалось, это ничуть не смущало: как ни странно, общее впечатление было не ветхости или запущенности, а некоей dishabille — «милой домашности», как выразились бы французы. И даже сексуальности. Однако наверняка и коммунисты скоро начнут воздвигать подобные здания — белые, как рыбье пузо, снаружи и совершенно лишенные жизни внутри. Только их уже не будет оживлять ни несмолкаемый гул бесчисленных кофеварок, диктофонов и кондиционеров, ни яркий свет флуоресцентных ламп. Мельхиор надвинул на глаза шляпу. Умник всегда напоминал, что у шпиона есть только три естественных врага: дешевая выпивка, дешевые девушки и яркий свет.

На покрытой пузырьками стеклянной двери были золотые в черном окаймлении буквы, совсем как в черно-белых фильмах тридцатых годов про частных детективов.

«Д.Д.П.».

На двери не было никаких имен, но если посмотреть сбоку, над буквами можно было различить едва заметную надпись: «Фрэнк Уиздом». Тот, кто соскабливал краску, нечаянно поцарапал стекло и тем самым увековечил имя Умника на двери, что невольно говорило о его незримом присутствии даже больше, чем когда он возглавлял отдел тайных операций. И это вполне соответствовало действительности, поскольку в своем кабинете Умник проводил даже меньше времени, чем Мельхиор в своей квартире на Адамс-Морган, которую купил восемь лет назад.

Дверь открылась, и в проеме появился серый костюм. У костюма имелась голова. У головы было лицо, у лица — рот. Этот рот произнес: