неприятно – речь чужая, лающий хохоток, крепкий запах пороха… Маленькие при виде немцев цепенели от страха, а девчонка и вовсе закрывала уши руками и зажмуривалась, силясь чернотой прогнать из глаз и из памяти образ бьющейся в петле матери. Леший, чуя, как дрожит за его спиной маленькая, неуклюже гладил её по голове сучковатой лапой. А солдаты в это время проходили мимо, принимая его с детьми за мшистую корягу, поросшую трутовиками.

К вечеру все устали. Похолодало так, что леший вопреки собственному обыкновению попёр из берлоги какого-то мишку, и тот всю ночь шатался поблизости, пугая рычанием всю окрестную живность. В берлоге было тепло и тесно, но уж очень воняло – медведь успел пропитать здесь всё своим духом, пока укатывался перед сном. Ну да это людям запах не нравится, а лешим мишкин запах родным кажется, любят они его за уют и за сон крепкий. О-ох, утомился!

Неизвестно, снится ли что-нибудь лешим, но вот дети точно каждую ночь видят сны. Мальчику снились стальные птицы с чёрными человечьими глазами. Они пролетали так низко, что порой касались острым крылом деревьев. Птицы хищно вглядывались в притихший лес, будто знали про укрывшихся в берлоге детей и искали их. Покружив, птицы улетели, и остаток ночи мальчик спал почти спокойно.

Поутру маленькие проснулись, сидят тихо, как мыши, и переговариваются шёпотом:

– Вунь дзядуля-лешы якi моцны! А чаму ён усiх фрыцаў не заб’е адразу?

– Дурны ты, браце! Не забiвае, значыць, таварыш Сталiн не даваў такога прыказу. А калi сюды прывязуць тэлеграму ад Сталiна, дык усiм фрыцам капут!

– Сама ты дурная! Як яе сюды прывязуць? Дзе яго знойдуць у лесе?

– А хiба ты ня ведаеш, што лешаку падарунак можна у любым дупле пакiнуць? Ды лешы сам яго знойдзе…

– А калi ён чытаць ня ўмеець? Тады што?

– Вялiкi Божа! I праўда, ён жа няграматны напэўна![6]

И это была правда. Лясун читать не умел, как и его соседи. Может быть, и летели из Кремля в тот год телеграммы ко всем лесным хозяевам на западных рубежах. Может быть, почтальоны, рискуя жизнью, и пробирались мимо немецких патрулей, чтобы их передать… Кто знает? Лесная нечисть была почти поголовно безграмотной.

И всё-таки не надо было в берлоге ночевать. Знал ведь леший, что пора ему на зиму под землю залечь, сховаться. Знал, но ради маленьких решил перетерпеть, боролся с дремотой, как мог. А тут в тёплой берлоге разморило его…

Вот и солнце уже сквозь валежник замерцало, день поднялся, а дедуля-леший всё лежит, ровно колода какая, и не ворушится, и не дыхает… Что теперь делать-то?

– Ды ня мог ён памерцi. Лешыя сто гадоў жывуць![7]

– А ты хiба ведаеш, колькi яму гадоў было? На выгляд стары зусiм… Эй, дзядуля! Дзядуля!.. Не чуе…[8]

– Дзядуля-лешы! Прачнiся![9] – мальчик что есть мочи тормошил задеревеневшего лесовика, да только все ногти себе содрал, а добудиться не смог.

– И што цяпер рабiць будзем?[10]

– Да людзей пойдзём[11], – девочка, хоть и была всего на два года старше, почувствовала себя вдруг взрослой, почти как мама. Ой мама… Встряхнула головой, зажмурившись. – Паглядзiм, што ў дзядулi засталося. Учора яблыкi былi ды арэхi… А цяпер пуста. Ну i добра. Пайшлi![12]

– А там мядзведзь! Ён бяз дзеда-лешага нас з’ясi адразу![13]

– А мы агонь распалiм! Тады не з’ясi, спужаецца! Вось i трут i крэсiва ў мяне ёсьць. Пачакай, брацiк[14], – и девочка, подсобрав сухих листьев, принялась за работу.

То ли воздуха в берлоге было мало, то ли трут и листья совсем отсырели, но огня всё не было. Зато повалил дым, да так, что скоро заполнил всю берлогу. Девочка изо всех сил дула на трут в надежде увидеть хоть одну искорку, пока не начала задыхаться.

– Бяжым! – дети выскочили на свет, по пути уронив тяжёлую ветку и почти обрушив берлогу.

– Дзядуля-лешы! – мальчик в слезах бросился было обратно, но сестра крепко схватила его за руку.

– Ён ужо мёртвы, яму не балюча[15], – а сама тоже плачет стоит.

– А-а-а-апчхи! – содрогнулась чаща.

– А-а-а-а! – заорали в голос мальчик и девочка, увидев, как зашевелилась земля.

Проснулся лесовик, прочихался от едкого дыма и только тогда вспомнил всё, что приключилось с ним вчера. Верещащих от ужаса маленьких нагнал в два прыжка, успокоил как мог, достал им орехов и сухой черёмухи из потаённой глубины леса – конечно, не в бороде же припасы хранить! А потом, привычно уже примотав к себе обоих, помчался по ночному лесу на восход. А в полуразрушенную берлогу тут же вернулся мишка, поворчал малость, посетовал на смрадный дух да и захрапел… Хорошо ему!

«Только б не заснуть, – думал лясун. – Это хорошо, что зима скоро – остальные-то лешаки уже под землю давно провалились! Значит, не остановит никто… Только бы не заснуть».

Лес заканчивается, редеют сосны… Месяц на небе виднеется, но восход уже близко, ещё немного и рассветёт. И вот в предрассветной мгле показалась, наконец, продуваемая всеми ветрами узкая полоска незасеянного поля, разделявшего два леса. Там, в родном лесу, остались силы лясуна и его власть. Выходил из леса своего великаном могучим, под которым земля прогибалась. Шёл по полю волом тягловым, круто рогами вниз склоняясь. А в чужой лес маленькие его стариком дряхлым завели, под обе руки поддерживая.

Сели на поваленное дерево отдохнуть. Руки у старика трясутся, шарит он в бороде, найти что-то хочет. Да только до своего леса уже не дотянуться – нет теперь ни яблок, ни орехов. Только и нашлось, что две волчьи ягоды – одна побольше, другая поменьше.

Жалко лешему маленьких – сам ведь виноват! Ох, не надо было на силу свою надеяться, в лес чужой заходить. Куда они теперь, старый и малые, денутся? Видно, и правда придётся детям ягодок отведать…

Поманил их к себе леший, ягоды протягивает – берите, мол. Девочка потянулась уже было, да взять не успела – резко окликнул кто-то сзади. Глядь, а там фриц стоит! Молчит, только автоматным дулом показывает – хенде хох! Это значит, руки вверх поднять.

Маленькие и подняли, стоят, трясутся. И леший поднял. Высоко поднял, из последних сил потянул ветви к небу, корнями в землю прорастая… Тянется лесовик вширь и ввысь. Знает он, что морок ему не навести теперь, только одно и остаётся – самому деревом стать, маленьких заслонить.

Заверещал фриц от ужаса, глазам своим