Я не поверил собственным ушам. Как она могла отрезать палец младенцу? Как такое вообще возможно?

Но это произошло. Она выполняла рутинную процедуру: меняла повязку, которая фиксировала капельницу. Для этого надо было ввести лезвие маленьких ножниц под бинты, по направлению от пальцев, и срезать их. Однако сегодня большой палец малышки оказался не прижат к остальным, а торчал в сторону: так, будто она ловит машину, – и ножницы срезали его.

Медсестра протянула мне повязку. Мгновение я ничего не мог разглядеть, но потом заметил его: микроскопический комочек ткани длиной не больше двух-трех миллиметров. Он напоминал крошку куриного мяса, прицепившуюся к разделочной доске.

Я поднял глаза на сестру. Не помню, что я сказал – наверняка какую-нибудь глупость типа «все будет в порядке». Потом бросился звонить дежурному. Тот поднял трубку, и я начал требовать «ручного хирурга». Дежурный спросил, зачем он мне нужен: я ответил.

– Вам не нужен ручной хирург, – донеслось из трубки. – Вызывайте Ала де Лоримье.

На секунду я остолбенел. У нас была травма руки; разве тут не нужен ручной хирург? Я считал, что доктор де Лоримье занимается общей педиатрической хирургией, то есть внутренними органами.

– Нет, – сказал дежурный, – он занимается детьми. И это его пациентка.

Все еще в ступоре, я направил вызов на пейджер доктора Лоримье.

Он появился буквально через несколько минут. Уже не помню, как именно он отреагировал. Помню только, что он сохранял спокойствие и сосредоточенность, не улыбался, но и не сердился. Мы закрыли место пореза повязкой, а сам палец вместе с бинтом положили в металлический лоток, который поставили рядом с ребенком. Доктор де Лоримье подошел к малышке, приподнял повязку, посмотрел на рану, а потом тщательно изучил крошечный кусочек мяса, который раньше был большим пальцем.

Потом поднял голову и взглянул на медсестру. Глаза у нее были красные, но она твердо стояла на ногах у кроватки ребенка.

– Это вы сделали? – спросил он.

– Да, – ответила она, кивнув головой, и замерла, словно подсудимый перед судьей, ожидая, что тот скажет.

И тот сказал – очень просто:

– Тогда будете мне ассистировать. Сходите за набором для наложения швов.

Она молча кивнула и пошла за инструментами.

Хотел бы я сказать, что внимательно наблюдал за тем, как доктор пришивает палец, но на самом деле я ничего не видел: пальчик был слишком маленьким. Я видел только руки с длинными уверенными пальцами, которые ловко держали обрезок живой ткани пинцетом и накладывали невозможно крошечные стежки по окружности, пришивая большой палец обратно к ручке. Все это время доктор тихонько разговаривал с медсестрой. Не уверен, что расслышал все, что он ей говорил. Кажется, иногда просил инструмент, шовный материал или физраствор. Иногда утешал: говорил, что она хорошая сестра, что подобное могло случиться с кем угодно. Но я совершенно уверен в одном: он ни словом ее не осудил.

Жаль, но мне неизвестно, что случилось дальше[4]. Не знаю, прижился пришитый палец или отсох. Не знаю даже, выжила та малышка и уехала домой, или нет. И что было с медсестрой, не знаю тоже. Кажется, я краем уха слышал, что она вскоре уволилась из интенсивной терапии новорожденных, но наверняка сказать не могу.

Единственное, в чем я уверен – я никогда не забуду момент, когда все случилось, и тот малюсенький лоскутик плоти, который должен был вырасти в большой палец. Я никогда не забуду ужас и потрясение на лице медсестры в то мгновение, когда она поняла, что натворила. А еще мне никогда не забыть мастерства и благородства доктора Альфреда де Лоримье.

Раньше я уже писал, что не собирался становиться врачом экстренной медицины; я хотел быть педиатром. Поэтому летом 1974 г., после окончания ординатуры, мы с моей женой Линдой затолкали двух своих собак, кота и остальное имущество в пару машин и грузовичок и переехали из Сан-Франциско в Юкию, маленький городок в округе Мендочино, что на шоссе 101. Меня наняли на работу двое педиатров, на десять лет старше, которые были партнерами и занимали один кабинет на окраине города.

В те дни такой специальности, как экстренная медицина, не существовало, поэтому не было и специалистов в данной области. Не было отделений экстренной медицины – вместо них функционировали так называемые ER, пункты скорой помощи. Соответственно, не существовало и специального обучения для врачей таких пунктов. По сути, отработать «смену в ER» считалось почетной обязанностью каждого штатного врача в госпитале, вне зависимости от его специализации.

Лечением они обычно не занимались: просто находились на месте, осматривали пациентов, решали, к кому их отправить и вызывали нужного доктора. Система работала – ни шатко ни валко, – отчасти и потому, что в те времена гораздо меньше внимания уделялось начальному взаимодействию с критическими состояниями и травмами, так как еще не выяснилось, как важны соответствующие навыки и опыт в данной сфере.

Однако со временем ситуация менялось. В конце семидесятых пункты скорой помощи начали испытывать перегрузку, а требования к качеству их услуг стали повышаться. Больницы начинали сознавать, что им нужны врачи, готовые чаще работать в ER. Так появились компании, которые специально подыскивали персонал для работы в отделениях скорой помощи. Обычно они присылали ординаторов – врачей, еще проходящих обучение, – наподобие меня во времена работы в Университетском медицинском центре.

Затем некоторые из этих врачей, работавших в ER посменно, начали понимать, что такая специальность им нравится, и переходили туда на полный день, а не в дополнение к своей обычной практике.

Я оказался как раз из таких. Три или четыре года я проработал в пункте скорой помощи дежурным, и вот однажды, пропалывая с женой палисадник, вдруг объявил: «Наверное, я брошу педиатрию и перейду в скорую помощь на полную ставку». Что-то как будто щелкнуло у меня в мозгу, и решение тут же было принято. Медицина экстренной помощи и я были чем-то похожи. Никто не мог предвидеть возникновения новой медицинской специальности, а я не предполагал, что захочу ей заниматься. Однако экстренная медицина, которая с тех пор превратилась в мощное направление медицины общей, быстро набирала обороты, и я стоял у самых ее истоков. Поэтому, когда меня спрашивали, кем я работаю, я уже не упоминал о педиатрии. Я говорил, что работаю «врачом экстренной помощи», потому что так это тогда называлось.

Поначалу такая специальность многих удивляла. Обычные врачи смотрели на нас с опаской. С какой стати кому-то захочется работать полный день в подобном месте? Наверняка с ними что-то не так. Должно быть, какие-то проблемы. К нам относились как к профессиональным ковбоям или цирковым акробатам. А может, просто не понимали.