Марта Мещерская до революции

Марта Мещерская жила на Поварской с середины двадцатых и совсем даже не в подвале. К ней в комнату не надо было спускаться под землю, как почти ко всем обитателям двора, а можно было входить прямо и гордо, ничуть не пригибаясь. Именно она в свое время и уговорила Полю отдать свою старшую дочь, Лидку, в балетную школу, и теперь Марту с Лидкой объединяло бывшее балетное прошлое: пачки, пуанты, мозоли, репетиции, травмы, плетка классной дамы – в общем, было о чем поговорить. А Марте было что рассказать.

Великие князья часто устраивали смотр девицам из балетных школ под видом благотворительных аукционов или еще каких других благих дел, и вот на одной такой непринужденной встрече один из Его Превосходительств, или Высокопревосходительств (не знаю уж, кто именно – история об этом умалчивает), положил на красавицу глаз. Марта поначалу артачилась, но недолго: знающие люди объяснили ей, что если пойдет под князя, то получит партию Одетты в «Лебедином озере», хотя вовсе и не тянет на главную-то роль. Тем более что князь был настоящих царских кровей, и отказываться, тем более по молодости, в высшей степени глупо. Могут и вовсе отчислить из школы за бесталанность. Выбор был невелик, Марта с радостью пошла в сожительницы. А князь, кстати сказать, оказался на редкость благодарным и совестливым, даже влюбился в девицу, что среди царских отпрысков бывало редко. И если раньше созерцание «воздушных фей», или «несравненных балетных этуалей», приводило его в полнейший восторг, граничащий с экстазом, то теперь, полюбив Мартусси, как он ее называл, за какие-то такие, известные только ему качества, от других балетных дев отошел и полностью сосредоточился на ней одной. Для начала поселил ее в милом игрушечном особнячке, купленном специально недалеко от себя, и завалил Марту подарками. Поблескивающая настоящими бриллиантами Одетта была станцована, афиши были сохранены и вывешены в комнатах, и про танцы сразу было забыто – Мартусси забеременела. Носила тяжело, уехала с князем на воды, родила близнецов и вернулась в Москву уже не скоро – во всей своей уродливой красе расцвела Октябрьская революция. Князь был схвачен и расстрелян в 1918-м – было тогда у большевиков повальное увлечение стрелять царских отпрысков, чтоб не возникли снова, не дай бог.

Приехала Марта потом окольными путями, кое-как устроилась в театр билетершей, поменяв фамилию и скрыв подаренное ей князем прошлое. В начале тридцатых про нее прознали (родная сестра постаралась), взяли тихонько ночью и увезли, а детей-подростков отправили в приют, где один княжеский отпрыск вскоре помер в горячке. Потом ее чудом выпустили, она уехала в тьмутаракань, а много позже, прямо перед войной, вернулась в Москву. Пыталась узнать хоть что-то о сыне, но тщетно, под такой фамилией никто нигде не жил. Поселилась в нашем круглом дворе окнами на улицу и завела собаку. Но ежемесячно ходила в какую-то контору и оставляла заявление на розыск человека, ее сына.

Со слухом было у нее очень плохо, нелеченый отит привел к тому, что она почти оглохла в тюрьме, но, как ни странно, хорошо воспринимала только страстный шепот. Слуховой аппарат покупать отказывалась, потому что боялась, что как только купит его, то сразу же и умрет, а деньги будут потрачены впустую. Лидка потом много позже ходила к ней, чем-то помогала по кухне, шила ей, перешивала и перелицовывала вещи, часто беря меня с собой. Обстановка у Марты была аскетична, за исключением богатого резного дубового стола с восхитительной темно-бирюзовой плюшевой скатертью, расшитой переплетающимися ветками невиданных лилий и кувшинок. А в центре скатерти летали, совсем как живые, несколько милых парашютиков, оторвавшихся от одного полулысого вышитого где-то с краю одуванчика. Я всегда, с остервенением ковыряла их пальцем, пытаясь если не сдуть, то хотя бы куда-нибудь их отодвинуть, но они вечно мозолили глаза. По краю скатерти шла длинная пепельно-серая шелковая бахрома, под которой болонка Одетта и сиживала в свое время. Стол этот я хорошо помню, он был тогда для меня как целый город с основательными мощными ногами, выточенными, казалось, из цельных стволов дерева, с очень детально вырезанными звериными мордами, человечьими лицами, листьями и не помню уже чем еще. Марта с Полей и Лидкой о чем-то болтали, я ползала под столом и изучала его. Он был хорош до невозможности! Выяснилось, что помимо несусветной красоты, он еще служил своеобразным сейфом: в каждой ножке были потайные кнопочки, с помощью которых можно было открыть искусно спрятанные дверцы (о которых, не зная, догадаться было почти невозможно). Причем открывались эти дверцы с мелодией – на каждую ножку своя музыка. Этот стол был удивительным произведением искусства, одним из подарков князя Мартусси. Много лет, пока Марта странствовала, стол простоял в дворницкой бывшего Мартиного особняка, а когда вернулась, верный татарин-дворник отдал ей эту махину беспрекословно и даже помог перевезти стол в новое жилье. Видимо, про тайные сейфовые ножки стола не прознал и про спрятанные в них бриллианты тоже. Именно бриллианты в изделиях – кольцах, колье, серьгах – лежали валом безо всяких футляров, кучей, как семечки на рынке. Четыре ножки – четыре кучи бриллиантов. Хотя, вру, попадались там и серьги с изумрудами и, помню, чудесное колье с опалами, которое отсвечивало оранжевыми, абсолютно живыми всполохами, словно рядом горел маленький, но очень яркий костерок. Марта, как Лидка рассказала мне потом, во время войны давала ей кольца для продажи, чтобы она могла Алле, моей маленькой тогда маме, купить еду. «Всегда нужна какая-то маленькая вещь, которая много стоит», – говорила она, протягивая Лидке кольцо за просто так.

Всю жизнь Марта раздавала бриллианты направо-налево, что нередко вызывало недоумение. Вот она и разбазарила все свое наследство, отдавая по роскошному кольцу дворовым своим подругам просто в качестве подарка на день рождения, 8 Марта или Новый год. Поля с Милей поначалу гордо от подарков отказывались, мол, ни к чему это, что за прихоть, неприлично, на это дом можно купить, но Марта однажды на свой день рождения усадила их за праздничный стол, налила водки, положила перед ними по колечку драгоценному и прикрикнула:

– Молчите! Вот молчите и всё! Дайте мне сказать! И не думайте, что я такая дура или сумасшедшая разбрасываться сокровищами, нет! Копить и беречь мне их теперь не имеет смысла, не для кого, одна я осталась. Сыновья сгинули. Кто у меня есть? Никого, кроме вас. Да и лет мне уже порядочно. Так почему же вы мне отказываете в удовольствии дарить вам эти блестяшки? Почему вы хотите, чтобы я умерла и оставила все эти богатства в столе нашему советскому государству, которое отняло у меня детей? Почему вы не хотите, чтобы я радовалась, отдавая это вам? – Мартины глаза наполнились слезами, она встряхнула головой и закончила: – Не считала бы нужным – не дарила бы! И оставьте все ваши ах, охи и благодарности кому-нибудь другому. А будете в следующий раз отказываться – крепко меня обидите! Всё! Я все сказала! Теперь надевайте по каратику, и будем пить за мое здоровье!

– Права ты, наверное, Марта, – сказала Поля. – Ты хозяйка, мать моя, тебе и решать. Но мы все равно тебе удивляться будем, а как иначе? Чтоб на свой день рождения да такие подарки гостям делать – уму непостижимо! Вот ведь баба!