Находилось в библиотеке еще и тайное хранилище для особых раритетов, не подлежащих всеобщему обозрению. Чего там только не было спрятано: ветхие манускрипты на неизвестных языках, свитки, отдельные листы, фамильные документы, два бесценных листа рукописи самого Леонардо и даже исключительного качества Библия Гутенберга 1445 года в двух томах на хорошо обработанном пергаменте с совершенно не выцветшими красками. В отдельном шкафу потайной комнаты находились автографы: был там принадлежавший императрице Анне Иоанновне, Людовику XVIII, Вильгельму I, императрице Евгении – жене Наполеона III, Фридриху Георгу Августу, Александру Суворову и много еще кому. Раз в неделю Родион Кузьмич отпирал маленькую дверку в стене и входил, согнувшись, в тайную комнатку, уставленную полками с книгами и столиками для особо ценных предметов. Проверял, нет ли порчи имущества: протечь могло (всяко бывало), мыши могли навредить, хотя мышеловки стояли вечно заряженными, и хлебная корочка, пропитанная маслом, менялась еженедельно. Опять же пыль надо было сдуть, проветрить помещение, воздуха пустить – обновить, одним словом.

Зайдя однажды в тайник, Родион Кузьмич не поверил глазам: большой фолиант, очень редкий гримуар, вечно лежащий на отдельном столе в углу, исчез. Все в усадьбе знали, что книга эта вроде как магическая, средневековая, тогда такие были в почете и практике, куда маги и колдуны, которых в прошлом было в избытке, записывали заклятия, ритуалы, составы колдовских зелий и ядов. Ее приобретением недавно во всеуслышание похвастался сам хозяин, что она вроде как волшебная и как в сказке может исполнить любое человеческое желание. Этот гримуар был куплен в числе многих других книг на аукционе в Париже, где продавали огромную личную библиотеку какого-то умершего врача, предки которого баловались колдовством. Фолиант был большой, потертый, из телячьей, когда-то зеленой кожи, с тиснением, латунными накладками и бронзовыми застежками, охватывающими книгу со всех сторон, как корсет женскую талию. Не отперев эти застежки, открыть книгу было невозможно, да и опасно, ведь считалось, что каждый гримуар предназначен для чтения только хозяину и никому другому, а не то полезут бесы или еще кто нечистый. А то, что книга так оберегалась от случайного прочтения, говорило о многом.

Об исчезновении гримуара было моментально доложено хозяину, и тот во всеуслышание пригрозил, что пойдет с обыском по комнатам прислуги, если до завтрашнего утра ему пропажу не вернут. Книга опасная, читать нельзя, продать нельзя, разве что редкой красоты – полюбоваться и бросить. Так вот, ночью в левом крыле людской случился страшный пожар, и выгорело две семьи – конюха и нового работника (которого взяли помогать садовнику) из тех, что тяп-ляп срубили, да обтесать забыли. Землю он копал исправно, только потом бузил, пил, нос свой в чужие дела совал, держался шумно, много его было. В сгоревшей комнатенке его нашли железный остов от гримуара. Как что случилось, неизвестно; украл каким-то путем, а испугавшись воровства, видимо, решил следы замести и сжечь улику, только книга та колдовская вон сколько людей с собой забрала – забулдыга-то один жил, а у конюха четверо детишек сгорело заживо!

Оплакали во дворе сгоревшие невинные души, только теперь в библиотеке у Родиона дела нечистые стали твориться, особенно в том углу, где стол стоял с гримуаром. Любая книга, положенная на стол, вмиг покрывалась плесенью, достаточно было нескольких часов, чтобы по ней пошли пятна, а если уж на ночь оставить, то утром из-за плесени и названия нельзя было разобрать. Хорошо, решил стойкий Родион, стол занимать ничем не будем, пусть пустой себе стоит в углу, тем более что он плесенью не покрывается. Теперь из стены стали слышаться глухие удары, а иногда и скрежет, словно кто-то пальцами корябался, пытаясь стенку расковырять изнутри. Бедняга Алтын вообще из библиотеки сбежал, невмоготу ему там было находиться, последнее время шарахался по углам, прятался, шипел и все шерсть топорщил. Родион стал читать заговоры, благо мудрых книг в библиотеке было множество и на все случаи жизни. Бывало, ночи простаивал в молитвах, сам стал зелья варить да угол тот поганый окроплять. Все вроде утихомирилось, хотя от ночного детского плача избавиться не удалось. Тоненько так детки хныкали, больно им было, когда книга сожрала их.

Лестница из библиотеки

– Родиона уж сколько лет нет, – вздыхала Миля, – а я нет-нет, да и слышу иногда писк детский откуда-то.

– Ты меня, Миль, не пугай, вон сколько времени с тех пор прошло, мать моя! Да и потом, может, это все слухи да сплетни бабьи, – возражала Поля. – А бабам только и дай, чтоб лясы точить!

– Да при чем тут бабы, Полина! – вздохнула Миля. – Это же мне Родя сам рассказывал, когда никаких еще этих пришлых баб не было! Сколько он ночей простоял там в молитвах, чего только не пробовал, а в библиотеке-то все книги вдруг из одной полки упадут на пол (только из одной, все остальное по местам), то наутро картина на стене окажется перевернутой, то занавеска на пол сорвется, то земля из цветочных кадок на стол высыплется. Он уже и сам начал бояться в комнату ту потайную входить после того, как увидел, кого поймала мышеловка. Никогда никого не ловила, и вдруг на тебе – мелкое голое розовое существо с хвостом, длинными тонкими руками и мерзкой головкой с красными глазками, огромным ртом и человечьими ушами. Не должно такое уродище существовать, Родион это точно знал! Попросил он разрешения у хозяина (который к тому времени из усадьбы от всего этого ночного шума съехал к себе в поместье) заложить эту комнатку кирпичом. Тот разрешил, комната была зацементирована, и жить стало легче. Только плач детский в стене и остался.

– Да ладно тебе народ стращать, Миль, ты сама-то веришь в эти россказни? Вот как сказанешь, так, ей-богу, на душе кошки скрести начинают! Лучше б о чем-то хорошем, а то все страсти какие-то. – Поля даже поежилась, словно задул зябкий ветерок.

– Уж больно ты чувствительная дама! Тогда слушай, чего сама помню! Вон, Поль, видишь два окна? – Милька ткнула пальцем с лавки, показывая на второй этаж дома. – Да не эти, левее! Там комната зеленым штофом была обшита, зеленым в золотой строгий вензель, очень роскошно! На стене красивая резная полка висела с зеркалами и маленькими такими площадочками под фарфоровые статуэтки. А их там была тьма-тьмущая: дамы, кавалеры, дамы с кавалерами, дамы с дамами, музыканты, ангелочки. Была там статуэтка одного музыканта, ну один в один мой воздыхатель из юности, Валюха, я его все время рассматривала, разговаривала даже с ним. «Как ты, милый мой?» – спрашивала. Один раз взяла его и случайно мизинец ему отколола на руке, которой он держал дудочку. Чуть не умерла со страху! Всё ждала, что выгонят или из жалованья вычтут, но обошлось, слава богу, никто не прознал про калеку моего. А мебель в зале этом была одного штофа со стенами! И не простая, а подаренная кому-то из прошлых хозяев кем-то важным. Ну а потом как ВЧК въехала, всё роскошное добро и стали вывозить в тюках из этого зеленого штофа. Со стен срезали и паковали в него, а что, куда – не знаю. Уж не думаю, что в какой музей. Осели богатства где-то по другим местам. Родион именно тогда и заболел – душевно заболел. Как стали грабить фарфоры да серебро, он еще держался, а только дело дошло до книг, он совсем сник. Застала его раз во дворе: сидит на стопке книг без пальто, а на улице приличный такой морозец. Вокруг солдатики-матросики суетятся, скидывают книги из хозяйской библиотеки на подводу, да не пачками, а навалом, как картошку или там уголь. Родя на каждый звук вздрагивает, следит испуганным взглядом за своими питомцами. «Они ж дети мои!» – часто говорил. Книги падают, раскрываются, рассыпаются, корешки отлетают, Родион в панике. И тут один вислоносый матросик берет с подводы фолиант, вдумчиво листает, страницы теребит. Родион даже встрепенулся, понадеялся, что тот читать начал, может, хоть спасется книга от увоза, подумал, но нет – матрос погладил страницу, повозил пальцами по ней да и вырвал листок, а раненую книгу бросил в общую кучу. Потом свернул из части страницы самокрутку, набил ее махоркой, запалил, мечтательно затянулся. Родион Кузьмич не выдержал: