Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А Терье знай себе поет, какой отличный корабль. Он думает, меня трогает, что у корабля огромные мачты с парусами или что пираты сделаны со всеми подробностями, бородами, повязками на глазах и прочими глупостями.
— Раньше меня эти плеймобили не особо интересовали, — говорит он, — но когда я задружился с тобой, так очень их заценил.
По-хорошему, мне бы сказать ему спасибо. Благодаря ему я наконец понял, какое это ребячество — играть в плеймобили. Это ж надо, я чуть было не потратил главный рождественский подарок на такую ерунду!
Я оглядываюсь. В магазине никого, кроме двоих малышей с мамой. В глубине торгового центра я вижу несколько пожилых дам в шубах и этого идиотского Юлениссе в красном колпаке и с накладной бородой, он торчит под елкой, как шоколадный заяц на торте. Пока никого из знакомых не видно. Если сейчас сбежать, все, пожалуй, обойдется.
— Когда штурмуем бункер? — спрашивает Питбуль.
Я делаю вид, что ничего не понимаю.
— Чего?
— Бункер. Хватит время тянуть.
— Сначала нужно придумать план.
— Ну придумай, — стонет он.
В данную секунду голова моя занята выработкой другого плана — как поскорее унести отсюда ноги. Но Питбуль от нетерпения дрожит, а глаза чернеют, как две грозовые тучи.
Я выпаливаю, абы сказать:
— В главной роли будет твой пес, — говорю я.
— Как так?
— Мы вытравим их из бункера твоим псом.
— Питбули смертельно опасны, — говорит он.
— Вот именно! — говорю я. — Намордник у него есть?
— Есть, конечно.
— Отлично! Ну что — завтра?
Прежде чем Питбуль открывает рот, чтобы возразить, я на всех парах вылетаю из магазина игрушек.
Этот дурацкий план с питбулем, конечно, выдумка чистой воды. Надо быть психом почище Терье, чтобы натравить на своих лучших друзей собаку-убийцу.
На свои личные деньги я покупаю две поллитровые бутылки колы и иду навестить Курта. Дома его не оказывается. Еще бы. Кто станет сидеть дома, когда к его услугам отдельный бункер?
Курт один в бункере. Он берет колу и пьет прямо из горла.
— Здорово у вас тут стало, — говорю я, озираясь по сторонам. На стенах прибавилось постеров с женщинами. Некоторые совсем голые. Нет, я ничего против женщин не имею, но предпочитаю, когда они одеты.
— Приходится стараться, раз к нам сюда девушки ходят, — ухмыляется Курт и вытирает рот рукой.
— В мое время здесь столько женщин не бывало, — говорю я.
Курт вытаращивает на меня глаза.
— Ну да, сначала бункер был моим. Это потом Питбуль-Терье его отнял, — говорю я.
Курт удивлен. Для пущей убедительности я добавляю:
— Это он натащил сюда игрушек.
— Понятно, — кивает Курт, делая глоток колы.
— Так что настоящий хозяин бункера я, — говорю я.
Курт отнимает ото рта бутылку и улыбается понимающей улыбкой.
— Жаль, что у нас не хватает девушек, чтобы тебе тоже участвовать в наших праздниках, — говорит он. — Тебе бы понравилось. У нас тут круто.
— Ничего страшного, — говорю я.
Курт продолжает сосать колу.
— Но если б я мог бывать здесь, когда у вас нет праздников, это было бы… прикольно.
Курт поднимает на свет бутылку, в ней осталась примерно треть. Он бросает взгляд на меня, улыбается, задерживает дыхание, прижимает горлышко ко рту, и кола бульк за бульком исчезает у него в желудке. Опустошив бутылку, он победно рыгает и смотрит на меня с торжеством.
— Фантастика! — говорю я.
— Ой, — говорит Курт, озадаченно глядя на пустую бутылку. — Ничего не осталось. Я забыл, что ты, может, тоже хочешь.
— Ничего страшного, — говорю я. — Мне главное изредка получать обратно бункер. Курт закашливается. — Возможно, — говорит он. — Возможно…
В первый день каникул я иду на почту за посылкой с маминым заказом. Когда я ставлю ящик на кухонный стол, мама улыбается и говорит:
— Вот и елка!
Я смотрю на коробку. Она высотой сантиметров пятьдесят. И почти ничего не весит. Если внутри елка, то это должна быть какая-то игрушечная микро-елочка.
Хуже того: она может быть только из пластмассы.
У меня в душе все обрывается.
Я знаю, что должен радоваться. У миллионов детей нет вообще никакой елки. Вот только очень трудно радоваться тому, что человек ненавидит.
Мама вскрывает коробку и начинает вытягивать из нее уродливую елку. Уже украшенную блестками и красными шарами.
Я пас. Это выше моих сил. Лучше и правда отменить все это безобразие.
— Красивая, да? — говорит мама.
— Ну-у, — тяну я. Мама смотрит на меня серьезно.
Я опускаю глаза.
— Что-то не так?
Все не так, думаю я.
— Да нет, ничего, — говорю я.
— Ты расстроился? — спрашивает мама.
Еще бы, думаю я.
— Нет, — говорю.
Становится тихо. Потом я слышу, как мама отодвигает стул и садится на него. Она вздыхает.
— Елка тебе не понравилась.
В ее голосе слышен упрек.
— Я думал, у нас будет настоящая елка, — говорю я.
— Ты же знаешь, что я не выхожу из дома, — говорит мама тихо.
— Но можно было как-то иначе это организовать.
— Джим, я делаю все, что в моих силах.
Судя по голосу, она совершенно сломлена. Но это ничто по сравнению с моим отчаянием.
Я вскакиваю на ноги и собираюсь крикнуть ей все, все, все, но в последнюю секунду прикручиваю громкость, чтобы не напугать маму.
— Знаешь, давай правда отменим Рождество, — говорю я жестко. А потом забираюсь к себе на кровать, на второй этаж, и зарываюсь лицом в одеяло.
Тем более я вообще не понимаю, чего люди так носятся с этим Рождеством. Только потому, что две тысячи лет назад родился Иисус, мы, видишь ли, обязаны украшать дома, стелить красные скатерти, обжираться рождественскими разносолами и сладостями до заворота кишок. Я вас спрашиваю: в чем смысл всего этого? А подарки для друзей и родных, на покупку которых нас уговаривают продавцы? День рождения ведь у Иисуса, правда? А мы здесь при чем? К тому же все это стоит много денег. И времени. На то, чтобы найти и упаковать подарки, уходит чертова уйма времени, и это совершенно напрасный труд, потому что в сочельник все раздаривается в секунду. И все — радость улетучивается на раз-два-три. Если бы людям действительно хотелось порадовать друг дружку, они могли бы растянуть удовольствие. Дарить один подарок в неделю, например, а не высыпать все сразу в Рождество. Тогда человек каждую неделю понемногу бы радовался, это же лучше, чем быть очень счастливым полчаса один раз в году?