Книга таинств Деливеренс Дейн - Кэтрин Хоу

Отгоняя нарастающую боль в желудке, Питер Петфорд помешивал длинной деревянной ложкой чечевичную похлебку в чугунном горшке над очагом. Подвинув низкий табурет ближе к огню, Питер облокотился о колено и вдохнул аромат вареных бобов и горящих яблоневых поленьев. Этот запах немного успокоил его, убедив, что вечер самый обычный, а желудок нетерпеливо заурчал, когда Питер вытащил из горшка ложку чечевицы на пробу. Человек простой, Питер был уверен, что тарелка доброй похлебки — лучшее лекарство.

Скоро придет Она… — подумал он, и его лицо помрачнело. Питер никогда не обращался к знахаркам, однако достопочтенная Оливер настояла. Сказала, что ее снадобья исцеляют почти все, а еще она изловчилась найти потерявшегося ребенка. Питер угрюмо засопел. Что ж, один раз можно попробовать. Но только один.

Из угла узкой темной комнаты послышалось слабое хныканье. Питер тревожно поднял голову. Поправив кочергой поленья, от которых тут же полетели искры, тяжело встал со стула.

— Марта? — прошептал он. — Ты проснулась?

Из темноты не доносилось больше ни звука. Питер тихо подошел к кровати, на которой вот уже почти неделю лежала его дочь. Отодвинув тяжелый шерстяной полог, осторожно, чтобы не потревожить ребенка, присел на край комковатой перины. Отблески очага плясали на шерстяных одеялах и освещали маленькое, изнуренное болезнью личико, обрамленное спутанными льняными прядями. Полуоткрытые глаза смотрели в никуда. Питер пригладил разметавшиеся по подушке волосы. Малышка тихо вздохнула.

— Похлебка почти готова, — сказал он. — Я сейчас принесу.

Накладывая еду в глиняную тарелку, Питер почувствовал прилив бессильной ярости. Как помочь девочке? Все, что он пробовал, только вредило ей. Позавчера ночью она позвала Сару и затем не произнесла больше ни слова.

Он вновь присел на кровать и стал кормить дочь с ложки. Ребенок зачмокал, по подбородку потекла тоненькая струйка похлебки. Питер вытер ее большим пальцем, испачканным сажей. При мысли о Саре у него сжималось сердце.

У очага, где стояла кровать с шерстяным пологом, привезенным отцом Питера из Восточной Англии. Было тепло. А Питер с начала болезни дочери спал на сосновом полу, постелив полусгнивший соломенный тюфяк.

Тень пробежала по его лицу. Он знал, что болезнь — знак Божьей немилости. Что бы ни случилось с малюткой, это Божий промысел. Потому грешно проклинать страдания дочери, как грешно проклинать Бога. Сара заставила бы его молиться о спасении души Марты и избавлении ее от страданий. Но Питеру привычнее было пахать землю, чем читать молитвы. Он не мог понять, какой же грех могла Марта совершить в свои пять лет, чтобы так расплачиваться, и ловил себя на том, что в молитвах просил не о спасении дочери, а о том, чтобы ей стало лучше. Гнев и стыд переполнили его, когда он осознал свою гордыню.

Сжимая и разжимая кулаки, он смотрел на спящую дочь. «Есть грехи, которые делают из нас дьяволов», — говорил священник на проповеди. Питер потер переносицу и прикрыл глаза, вспоминая, какие именно.

Ложь и убийство. Марту один раз застукали, когда она прятала грязного котенка в шкаф, а потом говорила, что не видела никаких котят. Но едва ли это была ложь, как понимал ее священник. Что еще? Богохульство. Противление божественному. Зависть. Пьянство. Гордыня.

Питер посмотрел на тонкую, почти прозрачную кожу на щеках ребенка. Сжав кулак, с силой вдавил его в ладонь другой руки. Как может Бог посылать такие страдания невинному человеку? Почему Он немилостив?

Быть может, Марта ни при чем? Быть может, девочка наказана за его, Питера, неверие?

Пока непрошеные страхи укоренялись в его душе, на улице послышался приближающийся топот копыт, который затих у порога дома. Раздались приглушенные голоса мужчины и молодой женщины, скрипнуло седло, кто-то с плеском соскочил в грязь. Это, наверное, Джонас Оливер и та женщина, подумал Питер. Он встал с кровати, как раз когда в дверь тихонько постучали.

На пороге, закутанная в шерстяной с капюшоном плащ, поблескивающий от вечернего тумана, стояла молодая женщина с приятным открытым лицом. В руках у нее был небольшой кожаный мешок, а на голове белый чепец, слегка помятый после долгой дороги. За женщиной из темноты появилась знакомая фигура соседа-йомена — Джонаса Оливера.

— Достопочтенный Петфорд? — спросила молодая женщина, быстро взглянув в лицо Питера.

С ободряющей улыбкой она стряхнула капли воды с плаща и стянула его через голову. Затем, повесив плащ на крючок у двери, двумя руками разгладила юбку и, быстро пройдя через пустую комнату, присела у постели девочки.

Питер посмотрел на женщину, а затем перевел взгляд на Джонаса, который все еще стоял у двери, весь мокрый, и громко сморкался в носовой платок.

— Ужасная ночь, — сказал Питер вместо приветствия.

В ответ Джонас шумно засопел. Запихнув платок обратно в рукав, он потопал ногами, отряхивая грязь с сапог, но так и не решился войти в дом.

— Подкрепишься на дорожку? — рассеянно потирая рукой затылок, предложил Питер. Он бы развеялся в компании.

Но Джонас не был настроен на болтовню. Сара всегда говорила, что он промолчит, даже если телега переедет ему ногу.

— Меня ждет достопочтенная Оливер, — отказался Джонас.

Он взглянул в глубь комнаты, туда, где на краешке кровати, нашептывая что-то девочке, примостилась женщина. У ее ног сидел маленький лохматый пес, такой грязный, что было непонятно, какого он цвета — то ли бурый, то ли рыжий. Вокруг на пыльном полу видны были отпечатки лап. А в чем она везла собаку? Кожаный мешок слишком мал. А-а, наверное, это дворняжка Марты, — решил Оливер.

— Тогда приходи к утру, — сказал Питер.

Джонас кивнул и, дотронувшись до полей своей фетровой шляпы, вышел из дома в ночную тьму.

Питер вновь устроился на низком стуле около затухающего очага. У его локтя на столе стояла миска с холодной похлебкой. Подперев кулаком подбородок, он смотрел, как странная молодая женщина ласково гладит белой рукой лоб его дочери, слушал мягкий, приглушенный голос, но ожидаемого облегчения не чувствовал. О женщине много говорили в деревне. Он ухватился за эту мысль, пытаясь найти в ней хоть какое-то утешение. Но глаза слипались от усталости и напряжения, голова тяжело опустилась на руки.