Увенчивая здание реформ представительным правлением, Тургенев считал на этом процесс вхождения России в число цивилизованных государств завершенным. В дальнейшем она должна развиваться наряду с передовыми европейскими странами на условиях свободной конкуренции на внутреннем и внешнем рынке. Все попытки контролировать промышленность или социальные отношения со стороны государства он считал недопустимыми и вредными. Принцип laissez faire (не мешайте им) он противопоставлял как стремлению самодержавного правительства вмешиваться во все сферы государственной жизни, так и популярным в тогдашней Европе социалистическим идеям.

Книга Тургенева «Россия и русские» не имела успеха ни за рубежом, где она свободно продавалась, ни в России, куда проникала контрабандой. А. И. Герцен объяснял этот тем, что Тургенев «не знал той России, которая развилась после 1825 года. Образ мыслей г. Тургенева, к несчастью, не позволяет понять положение вещей в России». В этом Герцен был прав и неправ. Действительно, Россия 1840-х гг., с ожесточенными спорами западников и славянофилов, увлечением интеллигенции немецкой философией, поисками путей социалистических преобразований и т. д., никак не отразилась в книге Тургенева. В отличие от Герцена, только что покинувшего навсегда николаевскую Россию, Тургенев был недостаточно информирован о реальном положении дел в империи. Но в то же время Тургенев в чем-то оказался прозорливее Герцена. Если у последнего к тому времени уже не было никаких иллюзий относительно реформаторских намерений Николая I, то Тургенев по доходящим до него слухам и отдельным мероприятиям правительства в области крестьянского вопроса вполне серьезно воспринимал желание царя отменить крепостное право.

Основанием для этого Тургеневу служила вся история крепостного права, подтверждавшая, что русское самодержавие не заинтересовано в его сохранении. Три исключения – указ Бориса Годунова 1597 г., отменивший право крестьянского перехода от одного землевладельца к другому, ряд указов Анны Иоанновны, предписывающих помещикам покупать людей без земли, и распространение крепостного права на Малороссию при Екатерине II – лишь подтверждают, в силу своей случайности, общую тенденцию противостоять закрепощению личности крестьян помещиками. Годунов, по мнению Тургенева, «вскоре умерил и ограничил» собственное постановление и тем самым не закрепостил крестьян, а «подал, так сказать, только повод к закрепощению». Указы Анны Иоанновны по крестьянскому вопросу Тургенев называет «бестолковыми», а ее правительство «кровавым и тупым»[947]. Труднее всего Тургеневу объяснить действия Екатерины II, закрепостившей малороссийских крестьян, или Александра I, учредившего военные поселения. Но здесь и здесь Тургенев находит причину в недостатке гласности: «Если бы в России была какая-нибудь гласность при Екатерине II в эпоху закрепощения Малороссии или при Александре I во время учреждения военных поселений, то, судя по возвышенности души и бабки, и внука, нет сомнения, что они с негодованием отвергнули бы и то, и другое и тем спасли бы память свою от справедливых укоризн истории»[948].

Этим случайным действиям русского правительства Тургенев противопоставляет «постоянное стремление умерить зло рабства и защитить рабов», идущее от Петра I. Незаинтересованность русского правительства в сохранении крепостного права Тургенев объясняет исторически. Само это право как институт феодализма возникло в результате завоеваний. Классическим примером для Тургенева служит завоевание норманнами англосаксов в 1066 г., когда вся земля была объявлена собственностью короля, а крестьяне оказались на положении крепостных. Земли король дарил за службу своим вассалам, и таким образом возникла классическая феодальная система. В России же «феодального права никогда не существовало, потому что не было завоевания. Напротив, русский народ сам сверг с себя иго завоевателей-татар и, что особенно непостижимо, покоренные магометане и впоследствии разные чухонцы и латыши – все вошли в ряды людей свободных, между тем как православные русские крестьяне, или, как называли их татары, христиане, соделались жертвой крепостного права!». Существование крепостного права при отсутствии феодализма для Тургенева является историческим парадоксом. Такое право не может, собственно говоря, являться правом, оно всего лишь случайность, обусловлено корыстью помещиков и попустительством правительства.

Интересы помещиков и правительства в этом вопросе не могут совпасть, из чего следует, что правительство рано или поздно должно будет отменить крепостное право. Поэтому аболиционистские намерения Николая I представлялись Тургеневу вполне серьезными и закономерными. Главное препятствие, которое он видел на этом пути, – отсутствие гласности. Поэтому своей книгой «России и русские» он хотел обеспечить гласность если не в России, то за ее пределами. Причем, по мнению В. В. Пугачева, Тургенев ориентировался в первую очередь на английского читателя и «хотел, чтобы все англичане, в том числе и поклонники русского императора, приняли участие в поддержке вновь оживившейся в 1840 г. борьбы за уничтожение крепостничества. Ее возглавил сам император и министры П. Д. Киселев и Л. А. Перовский. Тургенев хотел, чтобы западные читатели посмотрели на это как на продолжение дела декабристов. Ему представлялось важным, чтобы о его товарищах писали не только как о мучениках, но и как о людях, боровшихся за идеи, которые надо осуществить»[949].

В своем желании привлечь внимание европейской общественности к режиму Николая I Тургенев предвосхитил Герцена. Но, несмотря на сближающие их черты – политическую эмиграцию, ненависть к произволу, царящему в России, стремлению к установлению в ней законности и порядка, уничтожению крепостного права и т. д., – они расходились по ряду кардинальных вопросов. Тургенев был чужд любых проявлений социалистической идеи, разделяемой Герценом. В свободной конкуренции, существующей во всех сферах, он видел залог общественного прогресса и основу цивилизации вообще. Но еще в большей степени их разделял вопрос об освободительном движении в России. Герцена на рубеже 1840–1850-х гг. все чаще посещают мысли о русской революции. Он пишет книгу «О развитии революционных идей в России», не лишенную внутренней полемики с «Россией и русскими»[950].

Если для Тургенева правительство и общественное мнение являются естественными союзниками в деле освобождения крестьян, то для Герцена русское правительство – главный тормоз общественного прогресса и главный поработитель русского народа. Их интересы настолько несовместимы, что само правительство в глазах Герцена не является русским: «Русское правительство – не русское, но вообще деспотическое и ретроградное»[951]. Отсюда расхождение и в оценке декабризма. Существующее в историографии противопоставление герценовской и тургеневской концепции декабризма как революционной и либеральной не способно вместить в себя все аспекты этой проблемы. Оставляя в стороне споры о происхождении самого слова «декабризм» и его различных трактовках[952], отметим, что практически все исследователи, пишущие на эту тему, признают, что именно Герцен закрепил за этим словом терминологическое значение. Для него декабрист прежде всего участник восстания 14 декабря 1825 г. Но декабристами Герцен называет не только участников, но и других членов тайных обществ, не принимавших участия в восстании, тем самым подчеркивая, что своей конспиративной деятельностью они так или иначе способствовали подготовке восстания на Сенатской площади. Следовательно, само восстание признается высшей точкой всего движения декабристов.