Тургенев же настаивал на том, «что восстание явилось результатом стихийных действий нескольких лиц, а не было подготовлено обществом». Его непосредственной причиной стало междуцарствие, «когда из-за отказа великого князя Константина возникла неясность, кто займет престол. Таким образом, восстание не было заранее намеченной целью общества, а стало следствием совершенно исключительного события, которое по сути своей, несомненно, могло вызвать у людей, недовольных существующим строем, мысль о восстании»[953].

Таким образом, круг людей, действительно виновных в вооруженном выступлении, ограничивается теми, кто принимал в нем непосредственное участие, но и для них Тургенев находит смягчающие вину обстоятельства. Большинство же членов тайных обществ, особенно те, кто стояли у его истоков, не должны нести никакой ответственности. Они желали того, что и сам Александр I, – уничтожения рабства в России. Анализируя по пунктам «Донесение Следственной комиссии», Тургенев показывает его полную юридическую несостоятельность и прямо заявляет, что «в цивилизованной Европе не бывало подобного уголовного процесса»[954]. Можно сомневаться в искренности Тургенева, стремящегося максимально сгладить антиправительственный характер декабристских организаций (сам жанр объяснительных записок не располагает к искренности), но нельзя не согласиться с ним в том, что вина тех членов тайных обществ, которые не участвовали в восстании, юридически доказана не была. Авторы «Донесения Следственной комиссии» совершали чудовищную подмену понятий: разговоры о восстании они подменяли планами восстания. Между тем совершенно очевидно, что план восстания никогда не ограничивается лишь идеологическим обоснованием. Гораздо более важно решение практических вопросов и в первую очередь организационно-финансовых. Но ни одного доказательства ведущейся в этом направлении работы в ходе следствия добыто не было. Таким образом, не было доказано главное: что цель общества состояла в подготовке вооруженного восстания, а значит, не был доказан преступный характер этого общества, и все лица, не участвовавшие в восстании, были незаконного осуждены на смерть и длительные сроки заключения.

Герцена, в отличие от Тургенева, меньше всего интересовал вопрос о юридической стороне процесса декабристов. Он подходил к этой проблеме с нравственными и политическими критериями. Поэтому декабристы в его представлении выглядели как мученики и борцы с самодержавием. Таким образом, злейший враг николаевского режима, Герцен невольно для самого себя следовал его судебной логике, путая намерения и деяния, слова и поступки.

Тургенева не могла устроить герценовская концепция. Она не отвечала его всегдашней убежденности, что единственно возможным путем реформ в России может быть только путь сверху. Сформулировав еще в молодости вышеприведенный принцип о том, что «все в России должно быть сделано Правительством; ничто самим народом», он так и остался верен ему. К тому же революционная легенда Герцена, при всем его преклонении перед подвигом декабристов, в глазах европейской общественности, более восприимчивой к вопросам права, чем русской, пусть косвенно, но подтверждала их вину, а значит, и вину Тургенева, меньше всего желавшего иметь репутацию беглого преступника. И наоборот, обоснованием юридической несостоятельности обвинения, выдвинутого против декабристов и против него лично, Тургенев представлял своих товарищей по тайным обществам борцами против рабства и беззакония, преследуемыми на родине по политическим причинам.

Прошло десять лет со дня выхода в свет «России и русских», и страна, как в дни тургеневской молодости, опять вступила на путь либеральных реформ. При этом давление со стороны общественного мнения на власть после поражения в Крымской войне было несравненно сильнее, чем после победы над Наполеоном в 1814 г. В первом случае сама ситуация победы примиряло общество с абсолютизмом. Теперь же поражение было воспринято в первую очередь как поражение самодержавия, и раскол между правительством и обществом наметился с гораздо большей силой. Страну наводнила рукописная литература в основном публицистического характера, откликающаяся на наиболее злободневные вопросы современной жизни. На первый план вышел крестьянский вопрос. 30 марта 1856 г. Александр II, выступая перед московским дворянством, заявил, что если придется отказаться от крепостного права, «то гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, нежели снизу». Эти «великодушные, незабвенные, – по словам Тургенева, – изречения императора <…> раздались в России и в Европе. Мысль народная устремилась к великому делу освобождения. Начали об этом говорить, толковать, писать»[955].

В 1858–1859 гг. на страницах «Русского заграничного сборника», а также герценовских изданий Тургенев включился в обсуждение конкретных планов крестьянской реформы. Его взгляды на этот вопрос мало изменились с александровской эпохи. Моральный аспект проблемы рабства для него по-прежнему на первом месте: «Во главе всех моих предположений всегда было: оградить, прежде всего, личность русского крестьянина»[956]. Поэтому любое освобождение, как с землей, так и без земли, кажется ему предпочтительнее сохранения status quo. Однако это не мешало Тургеневу составить свой четкий план освобождения крепостных. Над этой проблемой он продолжал думать все время, находясь в изгнании, внимательно изучая европейский опыт отмены крепостничества.

Несмотря на всю обширность познаний Тургенева в этом вопросе, намного превосходившую познания большинства современников, его реформаторские идеи и предложения практически оказались невостребованными. Дело было не только в том, что он, по словам А. Н. Шебунина, «отвык от русской жизни и плохо разбирался в новейших общественных течениях»[957]. Вопрос реформ, став достоянием гласности, вместе с тем стал одной из форм политического самоутверждения различных идейных группировок, которые при первых же признаках политической оттепели стали стремительно появляться на свет. Среди этих группировок и идейных течений открытых защитников крепостного права практически не было. Высокопоставленные «плантаторы», боясь потерять свое влияние при дворе, вынуждены были, зная серьезность царских намерений, молчать. Но в их среде зародились проекты безземельного освобождения крестьян в обмен на аристократическую конституцию. Либеральный лагерь в его самых широких проявлениях – от просвещенных бюрократов, отцов реформ, до тверских дворян-прогрессистов – выступал за земельное, хотя и постепенное освобождение крестьян. И наконец, радикально-демократические круги, поклонники Герцена и Чернышевского, пытались дело освобождения подменить воплощением в жизнь социалистических утопий. За жаркими спорами, развернувшимися в печати между этими группировками, собственно крестьянские интересы тонули в политической саморекламе.