Когда Тео было восемь лет, он был уверен, что под нашим домом живет чудовище. Он узнал об этом, потому что каждую ночь слышал его дыхание, когда просыпался из-за гула батарей в спальне. Мне было одиннадцать, я в тот период увлекался динозаврами, и мне нравилось делать вид, что под фундамент нашего дома делает подкоп зауропод, хотя я знал, что это маловероятно:

1. Наш дом построен в 1973 году.

2. Чтобы возвести дом, рыли котлован.

3. Вероятность того, что единственный из давно вымерших динозавров выжил при рытье котлована и поселился в подвале нашего дома, практически равна нулю.

4. Даже если он и выжил, чем, черт побери, он питается?

— Скошенной травой, — ответил Тео, когда я привел ему вышеперечисленные доводы. — Тоже мне новость!

Одна из причин, по которой я рад, что у меня синдром Аспергера, — мне не хватает воображения. Многие — учителя и школьные психологи, даже психиатры — считают это дефектом. Я же считают отсутствие живого воображения счастьем. Логическое мышление не позволяет тратить время впустую на тревоги или надежды. Оно уберегает от разочарований. С другой стороны, воображение заставляет человека волноваться о том, чего в реальной жизни может никогда и не случиться.

Например, неожиданно столкнуться с гадрозавром по дороге в ванную в три часа ночи.

Тео две недели просыпался по ночам от гудящих батарей. Мама перепробовала все: от теплого молока перед сном и наглядной диаграммы отопительной системы дома до ударной дозы детского бенадрила по ночам, чтобы Тео отключился. Но он продолжал кричать по ночам, выбегать из своей комнаты, будить и маму, и меня.

Честно признаться, это стало надоедать, поэтому я и поступил так, а не иначе.

После того как мама пожелала мне спокойной ночи, я не стал засыпать, а читал при свете фонарика, который прятал под подушкой, пока мама не легла спать. Потом я взял подушку, одеяло, спальный мешок и расположился на полу у двери спальни брата. Той ночью Тео, когда с криком проснулся и бросился в мамину спальню, чтобы разбудить ее, споткнулся о меня.

Секунду он непонимающе хлопал глазами, пытаясь понять, неужели это слон.

— Возвращайся в кровать, — сказал я. — Здесь нет никаких дурацких динозавров.

И это сработало! Тео лег в кровать, мы оба заснули. На следующее утро мама обнаружила меня на полу.

Она всполошилась. Решила, что со мной случился приступ, принялась меня тормошить.

— Мама, перестань! — не вытерпел я. — Со мной все в порядке!

— Что ты здесь делаешь?

— Спал…

— В коридоре?

— Не в коридоре, — уточняю я, — а перед спальней Тео.

— Боже, Джейкоб, ты пытаешься внушить ему чувство защищенности, верно? — Она заключила меня в объятия и прижала так крепко, что я подумал, что со мной в конечном итоге случится приступ. — Я так и знала! Так и знала! Все эти книги, все эти глупые доктора, которые утверждают, что люди с синдромом Аспергера не мыслят предположениями, не могут сочувствовать… Ты все-таки любишь своего брата. Ты хотел его защитить.

Я позволил ей меня обнять, потому что именно этого, похоже, она и жаждала. Я услышал, как за дверью заворочался Тео.

Домыслы мамы нельзя назвать абсолютно ошибочными. То, что говорят доктора и пишут в книгах о том, что такие, как я, аутисты не могут поставить себя на место другого человека, — совершеннейшая ерунда. Мы понимаем, когда другому больно, просто относимся к этому иначе, не как остальные люди. Я считаю это новым шагом эволюции: не могу развеять твою печаль, зачем тогда мне знать о ней?

К тому же я спал перед дверью в спальню Тео не потому, что хотел его защитить. Я спал там потому, что устал от ночного крика и просто хотел как следует выспаться. Действовал в собственных корыстных интересах.

Как ни удивительно, это явилось стимулом в том, что случилось с Джесс.

Эмма хочет позвонить в «Американские авиалинии» и заставить задержать рейс, но там вся система автоматизирована. Когда нам наконец удается пообщаться с живым оператором, самолет уже в Шарлотте, штат Северная Каролина, и нет возможности связаться с аэропортом Берлингтона.

— Вот оно! — восклицаю я. — Ты можешь перехватить его, если полетишь прямо в Сан-Франциско. Из аэропорта Сан-Хосе до Пало-Альто — почти то же расстояние.

Она смотрит поверх моего плеча на экран компьютера, где высвечен рейс, который я нашел.

— Учитывая задержку рейса в Чикаго, ты прилетишь на час раньше Тео.

Она подается вперед, и я чувствую запах шампуня от ее волос. Она с надеждой пробегает глазами информацию о рейсе, потом смотрит вниз, на цену.

— Тысяча восемьдесят долларов? Это просто смешно!

— Срочные билеты дорогие.

— Для меня слишком дорогие, — признается Эмма.

Я щелкаю по кнопке «купить билеты».

— А для меня нет, — вру я.

— Что ты делаешь? Я не могу заплатить…

— Уже поздно, — пожимаю я плечами.

Дело в том, что с финансами у меня сейчас не ахти. У меня одна клиентка, и она не может со мной расплатиться, но хуже того — меня это устраивает. Я точно пропустил в университете курс «Выпей из клиента кровь», поскольку все улики указывают на то, что я являюсь образчиком «Разорившегося адвоката». Но я думаю о том, что могу продать седло, у меня есть отличное английское седло в кладовке под пиццерией. Зачем мне седло, если нет лошади?

— Я включу это в счет, — говорю я, но мы оба знаем, что я шучу.

Эмма на мгновение закрывает глаза.

— Не знаю, что сказать.

— Тогда просто промолчи.

— Я не должна была тебя во все это втягивать.

— Тебе повезло, что на сегодня у меня одно дело: разложить в ящике носки, — шучу я, но она не смеется.

— Прости, — говорит Эмма. — Мне просто… больше не к кому обратиться.

Очень медленно, очень неторопливо, чтобы она не испугалась и не отпрянула, я переплетаю ее пальцы со своими и пожимаю ей руку.

— У тебя есть я, — говорю я.

Если бы я был порядочнее, то не стал бы подслушивать разговор Эммы с бывшим супругом.

— Генри, — сказала она. — Это Эмма.

…

— На самом деле, нет. Я не могу перезвонить позже. Речь о Тео.

…

— С ним все в порядке. Я имею в виду, он думает, что в порядке. Он сбежал из дома.

…

— Разумеется, знаю. Он направляется к тебе.

…

— Да, в Калифорнию. Если только ты никуда не переехал.

…