Джунаид-хан приподнялся на локтях, собираясь кликнуть сыновей, – пусть свезут его на границу, она ведь здесь, недалеко, всего сто верст пути, хоть напоследок, хоть издали взглянуть на Туркмению… Что тут зазорного? Это же не слабость. Это не каприз умирающего человека. В ту минуту Джунаид-хан согласился бы пойти под красноармейские сабли, лишь бы припасть грудью к родной земле и отдать ей свое последнее дыхание… Он уже хотел было позвать Эшши-хана, но шепот за стенами юрты почему-то удержал его, и он, устыдившись своей минутной слабости и малодушия, зашептал: «С годами кость человеческая затвердевает, а воля размягчается». Кто из восточных мудрецов изрек эти слова? Кто?.. И он, силясь вспомнить, перебрал в памяти многие имена, раздумывал долго и упорно, будто от этого зависела его жизнь. Хан, так и не вспомнив автора изречения, впал в дрему… Он явственно различал скрип дальних ворот, дробот конских копыт, оборвавшийся у юрты… Впадая в забытье, он не мог понять, сон это или явь…

Не сон это был – явь. Явью, как то, что в дом Джу-наид-хана часто приезжали и конные и пешие – посланцы каракумских баев, бывших ханских приспешников, затаившихся в глубинных песках, и все просили одного – помощи и совета.

Одного ходока Джунаид-хан помнит, как сейчас. Его появление вызвало у хана смешанное чувство: чуточку удивился, больше – обрадовался… Значит, не могут там, на родине, обойтись без Джунаид-хана. Самые влиятельные баи, известные муллы, почитаемые ахуны шлют к нему своих доверенных, спрашивают совета, его мудрых наставлений. А прислали-то кого!.. Увидел его Джунаид-хан, и теплая волна воспоминаний о далекой, милой сердцу Хиве захлестнула сердце. Перед ним – командир отряда охраны его двора, то бишь его бывшего двора в Хиве, с преданной улыбкой, готовый сломя голову исполнить любую ханскую волю. Ведь когда-то Джунаид-хан сам удостоил его звания юзбаши. Какое письмо он привез! Оно так обрадовало Джунаид-хана, наполнив его сердце надеждой и радужными мечтами… Оказывается, на севере Туркменистана, в Каракалпакии и в самой Хиве, существует подпольная антисоветская повстанческая организация, а во многих аулах и кишлаках затаились сотни ее активных участников, которые видят в Джунаид-хане будущего хана всей земли туркменской, освободителя от большевистской власти. В письме говорилось, что антисоветское подполье наладило связи с остатками басмаческих отрядов, имеет своих надежных людей в большевистском стане – в милиции, совхозах, советских учреждениях. Они только и ждут сигнала, чтобы с оружием в руках выступить против Советов. Кто же возглавляет организацию?

– Известные вам, тагсыр, родоплеменные вожди и мусульманские духовные авторитеты, – гость перечислил их имена. – Как видите, люди знатные и в своем кругу уважаемые…

– А что мне там делать? – Джунаид-хан усмехнулся. – В одном котле столько голов. Одна другой умней…

– Да, тагсыр, их и впрямь много, а Джунаид-хан один. Нам всем, владыка вы наш, нужна одна рука, но крепкая, одна голова, но мудрейшая. Мы все готовы встать, как прежде, под ваше победное знамя. Так мне велено передать советом аксакалов и сердаров.

Джунаид-хан довольно крякнул – старику явно льстила речь бывшего сподвижника. Как сладко его слушать…

И Джунаид-хан, опустив седую голову, призадумался так надолго, что гость беспокойно заерзал на месте: не уснул ли хозяин? Но он не спал и не дремал… Нет, уж слишком нелегкую задачу предстояло ему решить. Ходок из Каракумов сидел как на иголках, ждал его, ханского, решения, даже шею вытянул, застыл, как гончая на охоте.

Хмуро и цепко взглянул Джунаид-хан на своего собеседника – холодно стало тому от такого взгляда. Постой, погоди, говорили глаза хана, кажись, он однажды уже слышал об этой организации. Вот от кого только? Кто же ему говорил?.. Ах да, Лоуренс! Тогда были живы Халта-ших, Балта Батыр. Они и верховодили. Неужто подпольщики так долго чекистов за нос водят? Если так – молодцы! А может быть, ее, той организации, вовсе нет? Выловили или распалась… Может, это другая… А что, если согласиться? Но что скажет Кейли, когда узнает о визите бывшего ханского юзбаши? А как Мадер отнесется к поездке хана в Туркменистан? В одном Джунаид-хан был уверен: ни англичанин, ни немец не будут отговаривать его, наоборот, начнут подзуживать, наставлять, поучать, всяк на свой лад, ибо у каждого из них свой интерес за кордоном. И все же надо немедля сообщить им о визите гостя из Каракумов…

Ох, как замечутся Кейли и Мадер, чего только не будут плести, чтобы разговорить хана, выведать у него имена и еще раз имена… А он им не скажет всего сразу, только часть того, что знает. Во все подробности он посвятит Эшши-хана – пусть он обладает тайной подполья, ему ведь жить, отцовское имя продолжать, смотришь, запродаст с выгодой… С паршивого гяура хоть волосинку – и то польза.

И он на миг представил, что стоит ему лишь кивнуть, согласиться с заманчивым предложением своих соратников, тогда он свяжет себя словом. Там его будут ждать, надеяться, как тогда, когда вместо него поехал Эшши-хан и так бесславно вернулся. А если бы сам поехал? На чем вернулся бы – на коне или на щите? О Аллах, такого позора он больше не переживет. Джунаид-хан поднял глаза на своего бывшего юзбаши, словно мысленно советуясь с ним, спрашивая его: если соглашусь, значит, снова хлопотливые сборы, снова поход, мучительный переход границы, перестрелка с кизыл аскерами, может быть, и погоня… Даже если пограничники и не засекут его отряд, – а в зто он мало верил, ибо такое случалось очень редко, – удастся спокойно перейти границу, то выдержит ли он сам, с его здоровьем, столь дальний переход…

Молчание затянулось надолго. Бывший юзбаши исподлобья взглянул на хозяина дома и, заметив его пристальный взгляд, вздрогнул – в рысьих глазах хана мелькнул огонек недоверия и тут же потух, но голос звучал твердо и непреклонно:

– Передай моим верным сподвижникам и единомышленникам глубокий поклон за доверие и честь… Скажи, что непосильную ношу задумали они возложить на мои старческие плечи. От борьбы с Советами, с большевиками, которых я ненавижу лютой ненавистью, не откажусь до последнего своего вздоха. Но поехать в Туркменистан и вновь возглавить движение воинства ислама выше сил моих… Видит Аллах всемилостивый. Я уже стар, мне покой нужен. Живу я безвылазно в Герате, и сына Эшши-хана тоже послать не могу. Торговлей он занят, часто в разъездах бывает – то в Белуджистане, то в Иране… Да и безвластен я тут. В Туркменистан с сотней-другой нукеров податься бы и надо, да здешние туркмены не повинуются мне, под афганской властью ходят, и сам я под нею. Но огонь ненависти к Советам в моем сердце не потух… Этот жар ничем не залить. Я готов стать нищим, отдать все свое состояние, чтобы изгнать большевиков отовсюду – из Каракумов, из Хивы… Только и знаю, что тоскую и плачу обо всем, что отняли у меня большевики. Такое не забывается, такая обида не прощается. Но из Герата я никуда не двинусь! Передай друзьям мое благословение, пусть все до единого поднимаются на священный бой с Советами… Мусульманский мир непобедим. И еще скажи, что ислам никогда не боялся крови, ибо он родился в крови и кровь его колыбель… Чтобы править чернью, называемой народом, надо держать в одной руке Коран, в другой – саблю, которой беспощадно карать вероотступников, всех, кто покушается на наше святое дело… Не жалейте ни крови, ни людских жизней во имя победы нашего зеленого знамени… Да удесятерит Аллах силы правоверных в борьбе с нечистью неверной! Аминь!