Избиение горожанами в Боголюбове посадников, тиунов и мечников великого князя Андрея Юрьевича Боголюбского. Миниатюра из Радзивилловской летописи. XVI в.

Только повсеместной ненавистью к княжеской администрации и можно объяснить ту вакханалию убийств и грабежей, которая прокатилась по Владимирской волости сразу после убийства Андрея. «Повесть об убиении» в этой своей части представляет вполне надежный источник, основанный на личных впечатлениях ее автора и на достоверных рассказах очевидцев.

Когда князь испустил дух, короткая июньская ночь была на исходе. Злодеи, теперь уже безбоязненно, стали рыскать по дворцу, нашли и убили любимого княжьего отрока Прокопия, набрали золота, серебра, драгоценных камней, жемчуга, разного имущества, погрузили все это добро на лучших лошадей из княжеской конюшни и отправили по своим домам. Затем они, как было сказано, снеслись с владимирцами насчет их намерений. Те уклончиво отвечали: «Да кто с вами в думе, то пусть буди вам, а нам не надобе» (то есть кто ваш сообщник, тот пускай с вами и будет, а наше дело сторона). Но, разойдясь с веча, горожане вдруг, все как один, ринулись грабить дома княжеских приверженцев и прислужников, да так рьяно, что «страшно зрети», по выражению «Повести об убиении». Не отставали от них и жители Боголюбова, которые, придя с рассветом на смену Андреевым убийцам, сначала окончательно

обчистили княжеский дворец, а после набросились на строителей, работавших здесь по приглашению князя; сокровищ, «имения», богатых одежд и тканей взяли без числа. В тот же день мятеж перекинулся и на область: повсюду вооруженные толпы горожан и селян грабили дома посадников и управителей, а самих их, вместе со слугами и стражей, убивали610. Во Владимире погромы прекратились только на четвертый или пятый день, после того как священник Успенского собора Микула с образом Святой Богородицы в руках обошел весь город; в других местах волнения продолжались еще дольше.

Между тем обнаженное тело убитого князя было выброшено убийцами в сад на съедение псам. Несколько охранников строго следило за тем, чтобы никто не смел предать его погребению. Однако среди приближенных Андрея нашелся один киевлянин по имени Кузьмище, не побоявшийся открыто выразить сочувствие своему убитому господину. Сильными выражениями он сумел пристыдить ключника Анбала, и тот разрешил забрать тело князя и отнести в церковь. Но пьяные церковные сторожа не отперли дверь. Кузьмище вынужден был оставить тело в притворе (храмовой пристройке), накрыв его плащом. В таком виде оно пролежало целых два дня, пока в Боголюбово не пришел игумен Козьмодемьянского монастыря Арсений, который внес покойника в церковь, положил в каменный гроб и вместе с боголюбскими клирошанами отслужил заупокойную службу. На шестой день, когда мятеж мало-помалу утих, владимирцы, одумавшись, послали за телом Андрея. Народ во множестве вышел за городские ворота встречать траурное шествие, всем владимирским священникам велено было облечься в ризы и вынести из Успенского собора чудотворную икону Божией Матери. Когда вдалеке показались гроб князя и великокняжеский стяг, владимирцев захлестнул порыв позднего раскаяния: «Людье не могоша ся ни мало удержати, но вси вопьяхуть, от слез же не можаху прозрити, и вопль далече бяше слышати». Андрея торжественно похоронили в златоверхой церкви Успения Богородицы, «юже бе сам создал».

Перевоз тела великого князя Андрея Юрьевича Боголюбского из Боголюбова во Владимир духовенством и другими жителями города. Миниатюра из Радзивилловской летописи. XVI в.

Так окончил свою жизнь великий князь Андрей Боголюбский – первый крупный русский политик, не поддающийся однозначной исторической оценке. «Недобрая новизна» его личности бросилась в глаза еще В.О. Ключевскому. И хотя вопрос историка, «руководился ли он (Андрей. – С. Ц.) достаточно обдуманными началами ответственного самодержавия или только инстинктами самодурства»611, решается скорее в пользу «обдуманных начал», это не устраняет общего впечатления двойственности, которое производят фигура Андрея и результаты его деятельности. Он завершил киевскую эпоху русской истории и ушел из жизни, так и не сумев создать прочных устоев нового государственного порядка. Отечески любя свое родное Залесье, Андрей возвеличил его политически и одухотворил его пейзажи прекрасными городами и великолепными храмами. Но ради процветания своей отчины он готов был опустошить дотла другие русские земли. И даже в самом его «царстве», посвященном Божьей Матери, по воле Андрея или с его попустительства творились такие жестокости и безобразия, что множество людей могло сказать вместе с Даниилом Заточником: «Кому Боголюбое, а мне горе лютое». Умный, смелый, волевой человек, на голову превосходящий своих соперников, Андрей повел дела таким образом, что незадолго до своего конца стал свидетелем краха почти всех своих начинаний. Поборник политического «самовластия», он своей церковной политикой едва не привел к расколу Русской церкви на две независимые митрополии. В повседневной жизни Андрей стремился следовать нравственным нормам христианства, был набожен, нищелюбив и «не помрачи ума своего пьяньством». Но похоже, что его нравственные добродетели шли больше от головы, чем от сердца. Целиком занятый формальным соблюдением христианских заповедей и церковных предписаний, Андрей обращал мало внимания на внутреннее строительство души. Слишком многие его поступки говорят о душевной черствости и отсутствии подлинного милосердия и сострадания к людям. Поэтому, несмотря на широкую благотворительность и строгое благочестие, он не пользовался любовью ни народа, ни своего окружения; страх перед ним заглушал все другие чувства у его подданных. Андрей прожил всю жизнь с Евангелием в руках, но в таком полном и безнадежном отчуждении от ближних своих, которое обрекло его на страшную одинокую смерть и двухдневное посмертное одиночество – обезображенным, нагим, под пропитанным кровью плащом, в пустом церковном притворе.

I

Когда тело Андрея наконец обрело упокоение в Успенском соборе, улегшиеся было страсти разгорелись с новой силой. Вслед за владимирским мятежом в Ростово-Суздальской земле встала двухлетняя усобица – первая за всю ее историю. С династической стороны она была похожа на княжеские распри в Южной Руси: точно так же, как и там, младшие дяди, братья Андрея, Михаил и Всеволод Юрьевичи, спорили со своими старшими племянниками, Мстиславом и Ярополком Ростиславичами. Но были и важные отличия, прекрасно отмеченные В.О. Ключевским: «…по ходу своему эта северная усобица не во всем была похожа на южные: она осложнилась явлениями, каких незаметно в княжеских распрях на юге. В областях южной Руси местное неслужилое население обыкновенно довольно равнодушно относилось к княжеским распрям. Боролись, собственно, князья и их дружины, а не земли, не целые областные общества, боролись Мономаховичи с Ольговичами, а не Киевская или Волынская земля с Черниговской, хотя областные общества волей или неволей вовлекались в борьбу князей и дружин. Напротив, в Суздальской земле местное население приняло активное участие в ссоре своих князей». Другой особенностью ростово-суздальской усобицы, пишет далее Ключевский, было то, что к династической склоке князей примешивалось соперничество старших и «мизинных» городов (Ростова и Суздаля с Владимиром и Переяславлем), «которые действовали даже энергичнее самих князей»612. К этому, вероятно, нужно добавить, что и сам исход этой усобицы решался не столько в столкновениях князей и их дружин, сколько в противостоянии городов, между которыми развернулась ожесточенная борьба.