Когда в поздних сказаниях о свержении правителя и смене власти появляется роковая женщина, «злая жена», то это обычно служит верным признаком того, что историческое предание вступило в стадию мифологизации. Поэтому такой поворот сюжета об убийстве Андрея должен был бы насторожить историков, настроив их на критическое восприятие известия Тверской летописи. Вместо этого многие из них охотно ввели супругу Андрея в круг участников заговора, хотя древнейшие летописные списки ничего не сообщают о супружеской жизни князя, в том числе и о его женитьбе на «болгарыне». «Царицей доказательств» в данном случае признана одна из миниатюр Радзивилловской летописи, иллюстрирующих расправу заговорщиков над Андреем, а именно та, которая изображает последнюю сцену убийства князя. На ней запечатлен момент, когда Петр отсекает Боголюбскому руку. Неожиданно здесь то, что рука эта – левая, и держит ее, уже полностью отделенную от тела, женская фигура, стоящая в головах поверженного князя. При этом рисунок противоречит тексту Радзивилловской летописи, где в полном согласии с «Повестью об убиении» говорится об отсечении у Андрея десницы и ни словом не упоминается его жена. После того как исследование останков Андрея развеяло все сомнения относительно его отрубленной руки, эта миниатюра была немедленно возведена в ранг первостепенного источника, подтверждающего версию Тверской летописи об участии Андреевой княгини в заговоре против мужа. Ход мыслей исследователей был примерно таков: если древнерусский художник смело поправил летописный текст в отношении руки Боголюбского, значит, он был знаком с другой исторической традицией, сохранившей правильные представления об обстоятельствах смерти Андрея, и традиция эта возлагала ответственность за убийство князя на его жену, почему художник и поместил ее изображение на своем рисунке.

Однако это умозаключение неприемлемо по нескольким соображениям. Во-первых, ни из чего не видно, что создатель миниатюр Радзивилловской летописи ориентировался на соответствующий текст Тверского сборника. Напротив, вся серия рисунков, посвященная убийству Андрея, в целом строго следует версии «Повести об убиении», а «уточнения» Тверской летописи не нашли здесь своего визуального отображения (нет сцены охоты Андрея, убийство князя, судя по архитектурным деталям, происходит отнюдь не в монастыре и т. д.). Заметим также, что в вопросе об отрубленной княжьей руке тверской летописец, в отличие от художника, полностью солидарен со своими предшественниками.

Во-вторых, позволительно усомниться в том, что женщина, стоящая на миниатюре рядом с Андреем, – это супруга князя, поскольку женская фигура в таком же одеянии (его дополняет только накидка, обернутая вокруг бедер) воспроизведена и на следующем рисунке, где изображено отпевание и погребение Боголюбского. Но там она не играет самостоятельной роли, теряясь в толпе мужчин и женщин, пришедших проститься с убитым князем, и к тому же утирает слезы – не слишком подходящий жест для создания образа интриганки и мужеубийцы. Следует обратить внимание и на следующее противоречие: в Тверской летописи княгиня-болгарка участвует в составлении заговора, но не присутствует при убийстве Андрея, тогда как на миниатюрах Радзивилловской летописи все обстоит ровно наоборот: женщина появляется как раз в сцене умерщвления князя и отсутствует в предыдущих иллюстрациях.

В-третьих, данную миниатюру нельзя рассматривать изолированно, в отрыве от общих изобразительных приемов художника, который, как это видно по другим 617 миниатюрам Радзивилловской летописи, нередко вводит в свои композиции отдельные фигуры, не имеющие непосредственной связи с иллюстрируемым сюжетом и по большей части заимствованные из западноевропейской живописи и графики603. Одеяние мнимой жены Андрея, характерное для западноевропейской женской моды XIV–XV вв., не оставляет сомнений, что и этот женский персонаж перекочевал на страницы Радзивилловской летописи с какой-то западной миниатюры. И если это не аллегорическая фигура, то, вероятнее всего, одна из дворцовых служанок.

Что же до отрубленной левой руки Андрея, то художник в данном случае руководствовался не сокровенными знаниями об истинном положении вещей, которых у него не было и не могло быть, а требованиями иконографической традиции, которые говорили ему, что убитого (или убиваемого) князя следует изображать лежащим головой на запад, то есть налево, в соответствии с христианским обычаем погребения. Эта художественная условность господствует не только на всех миниатюрах, посвященных расправе над Андреем, но также и на некоторых других рисунках Радзивилловской летописи с аналогичным сюжетом. Диктуемое традицией положение тела князя и определило то, на какую из его рук должен прийтись удар Петра. Так что на самом деле художник сознательно погрешал против летописного текста не для того, чтобы исправить его, а для решения своих, чисто художественных задач. Но художественная вольность неожиданно оказалась ближе к истине, чем исторические свидетельства.

Итак, при ближайшем рассмотрении данная миниатюра Радзивилловской летописи не может считаться источником к вопросу об убийстве Андрея. А без нее обесценивается и сообщение тверского летописца о княгине-болгарыне, возненавидевшей Боголюбского за военные походы на ее соплеменников, поскольку становится очевидно, что оно относится к тому же слою произвольных «поправок» к тексту «Повести об убиении», о которых шла речь выше. Однажды попав на страницы летописей (по-видимому, из фольклорных источников), образ «злой жены» князя Андрея прочно закрепился в письменной традиции, где подвергся дальнейшим метаморфозам. В одном случае мы даже можем проследить за тем, каким образом в поздних литературных памятниках рождались новые «исторические» подробности. Так, «Повесть о зачале Москвы» (книжное произведение конца XVI – начала XVII в.) рассказывает, что Юрий Долгорукий, направляясь как-то из Киева во Владимир к своему сыну Андрею, остановился по пути на высоком берегу Москвы-реки, где стояло село богатого боярина Степана Ивановича Кучка. За то, что гордый владелец «не почтил великого князя подобающею честию», Юрий велел казнить его. Кучкову же дочь он выдал за Андрея; вместе с ней во Владимир приехали и ее братья. Андрей, согласно повести, был благочестивый князь-храмоздатель, молитвенник и постник. Думая только о небесном, он скоро отказался от «плотского смешения» с Кучковной, и та, разъярившись от неудовлетворенной похоти, подговорила братьев убить мужа. Ночью она тайно привела их к ложу Андрея. Кучковичи предали князя злой смерти, а тело бросили в воду. Как давно выяснили исследователи, у этого произведения существует прямой литературный источник, откуда автор «Повести» заимствовал саму конструкцию драматического конфликта в княжеской семье и все сюжетные ходы. Это – отрывок из древнерусского перевода византийской хроники Константина Манассии, помещенный под заглавием «Царство Никифора Фоки» в русском «Хронографе» 1512 г. и в Никоновской летописи. Здесь повествуется, как византийский император Никифор Фока был убит его приближенным Иоанном Цимисхием, любовником Фокиной жены и будущим императором. Изменяя супругу с Иоанном, похотливая императрица вместе с тем требует «плотского смешения» и от целомудренного Фоки, но тот отказывает ей в этом. Тогда она подговаривает Иоанна убить Фоку, ночью провожает своего любовника со «многими оруженосцы» до царских покоев, где заговорщики, напав на спящего императора, «убивают его немилостивно». Сличение обоих памятников показывает, что не только вся фабула византийской повести вплоть до мельчайших деталей, но также и характеристика Фоки как целомудренного аскета, «благодатьми светящегося», его отношения с женой и проч. – целиком перенесены в «Повесть о зачале Москвы»604.