Потянулись бесконечные однообразные дни заключения без воздуха и света, без пищи и известий о происходящем в мире. Рядом с тюрьмой располагалась крохотная православная церковь, поставленная когда-то по настоянию императрицы Екатерины. В ней по воскресеньям совершал богослужение под бдительным оком стражи греческий монах. Единственным утешением пленников был спасенный ими еще во время кораблекрушения судовой пес по кличке Колдунчик, прошедший с командой «Флоры» весь путь до Константинополя. К собаке турки отнеслись, как ни странно, с уважением, стараясь даже, по возможности, обходить ее стороной, чтобы случайно не потревожить сон. К людям же относились совершенно иначе.

Каждое утро пленников будили и пересчитывали. Затем давали по сухарю и несколько ложек плова. После этого часть людей гнали на работы в адмиралтейство, остальные же оставались под запором. Периодически всех пленников выводили во двор и на их глазах казнили кого-нибудь из местных преступников.

– Ишь, страсть-то какая! – крестились моряки. – Кровь льют, что водицу!

На ночь ворота запирались массивными железными засовами, и их неусыпно стерегли вооруженные стражники. Кроме стражей ворот, вокруг тюрьмы ходил еще и внешний караул. Каждый час он подходил к тюремным воротам, при этом обходные кричали: – Все ли благополучно?

– Эйч! Хорошо! – орали в ответ внутренние стражники.

– Инш-Аллах! (Слава Богу!) – кричали уже все вместе, и обходные продолжали свой прерванный путь вдоль тюремных стен.

Спустя некоторое время положение офицеров «Флоры» облегчил мичман Иван Сафонов, сам того не ведая. Любя живопись, он однажды жестами попросил одного из стражников принести ему бумаги и красок. Стражник просьбу выполнил, и мичман в один день нарисовал морской пейзаж, который стража тут же преподнесла начальнику тюрьмы Мехмеду. Рисунок тому очень понравился, и Мехмед велел мичману нарисовать для него морской бой.

– Баталия так баталия! – пожал плечами Сафонов и нарисовал несколько картин, где турецкий корабль топит сразу целую кучу французских.

Успех новых произведений был поистине потрясающ. Неискушенные в тонкостях большой политики – кто и против кого ныне воюет, турки собирались толпами у сафоновских картин, радовались нарисованным победам и цокали языками. В награду за эти картины по настоянию автора офицеров прекратили выводить на изнурительные адмиралтейские работы. С самим автором заказчики отныне расплачивались хлебом и бараниной, которые тут же делили поровну на всю команду. Теперь Сафонов рисовал еще более жуткие полотна, на которых храбрый турецкий корабль топил одновременно уже не менее полутора десятков врагов. Спрос был небывалый.

Однажды в конце апреля команду «Флоры» неожиданно вывели на тюремный двор. Какой-то толстый хмурый турок долго и придирчиво осматривал пленников, а затем стал топать ногами и кричать на оробевшего Мехмеда. Как оказалось, прибывшего привел в ярость изнуренный вид русских моряков. Однако причина неудовольствия не крылась вовсе в заботе о пленных. Покричав, турок отобрал из всей команды «Флоры» одиннадцать более-менее здоровых матросов. Их тут же отделили от остальных и, окружив охранниками, куда-то увели.

– Не поминайте лихом! – кричали уходящие в неизвестность. – Авось когда-нибудь еще свидимся! – Прощайте, братцы! – отвечали остававшиеся. Куда и зачем забрали матросов «Флоры», стало известным лишь много позднее.

Много позднее стало известно и то, что Сенявин окольными путями все же нашел возможность как-то помочь своим попавшим в беду подчиненным. Через датского посла в Порте барона Гипша он добился выдачи пленникам ежемесячного жалованья в 32 копейки офицерам и 16 копеек матросам. Однако моряки этих денег так и не увидели. Все присвоил себе Мехмед. Так же поступал начальник тюрьмы и с той провизией, которую регулярно передавал в тюрьму греческий патриарх. Единственный раз смилостивился Мехмед на Пасху, за изрядную взятку разрешив передать пленникам корзину пасхальных яиц.

А голод и болезни давали себя знать все больше и больше. В одну из ночей умер матрос Сергей Сухинин. Лишь спустя сутки турки расковали покойника от еще живого товарища. Освидетельствование смерти вообще выглядело ужасно. Вначале стражники долго били умершего в живот ногами, прислушиваясь, не застонет ли? Затем вбили в рот палку и только после этого, удостоверившись в том, что никакого обмана нет, выбросили покойника в Босфор.

Кологривов, как мог, поддерживал дух своих сотоварищей. Верные корабельному братству, офицеры и матросы старались держаться вместе. Давным-давно ушли в прошлое различия: какая разницав тюрьме, кто ты: дворянин, мещанин или бывший крепостной? Перед страданиями и лишениями равны все! И теперь не редкостью была картина, когда вконец отчаявшиеся молоденькие мичманы плакали на плече у старых видавших виды матросов, а те успокаивали их, словно малых детей. К сплоченной команде «Флоры» постепенно прибились пленные драгуны и казаки, а за ними и все бывшие в тюрьме христиане. Неофициальным командиром над всеми стал опять же Всеволод Кологривов, решавший не только свои внутрикомандные вопросы, но и возникающие споры. Постепенно к словам командира корвета начал прислушиваться даже злобный Мехмед. Поутихли и сидевшие в тюрьме местные бандиты и разбойники, норовившие первое время вырвать у русских пленников лишний кусок хлеба и горсть риса. С помощью своих матросов Кологривов установил в Банье относительный внутренний порядок и справедливое распределение пищи, чего никогда не было за долгие столетия существования тюремного двора. Но как бы то ни было, а тюрьма все же оставалась тюрьмой, а плен – пленом…

* * *

После смены с дозора у входа в Дарданеллы «Венусу» особо расслабиться не дали. Нужда в мощном и быстроходном фрегате у Сенявина всегда была велика. На этот раз Развозову было поручено «пощупать» залив Сарос, что располагался севернее Дарданелльского полуострова. По сведениям лазутчиков, после начала блокады пролива именно туда турки направляли свои торговые суда с египетским зерном. Где-то на берегу залива располагался огромный хлебный магазин.

– Задача важна чрезвычайно! – объявил Развозову Сенявин. – Если диверсия получится, то возможен бунт в Константинополе, последствия которого предсказать сегодня не возьмется никто!

В помощь Развозову был дан греческий капер с многозначительным названием «Курьер Архипелагский» капитана Кириако Скурти.

Едва добрались до залива, как встретили два тяжелогруженых судна. Оба судна взяли без выстрела. С берега пытались палить, но ядра бухались в воду, не пролетая и половины дистанции до «Венуса». Оглядев Сарос, повернули было обратно, как раздался срывающийся крик впередсмотрящего с салинга: – Слева под берегом две соколевы!

Точно! Еще два груженых судна ошвартованы у берега. Подле них толпа турок размахивает ятаганами, грозятся защищать свое добро. Развозов прикинул ситуацию. К берегу «Венусу» соваться опасно. Карты нет, и можно вылезть на камни. Крикнул на капер капитану Кириако: – Атакуй, а я прикрою!

Два раза греческим мореходам повторять было не надо. «Курьер Архипелагский» тотчас подвернул на ветер и на всех парусах устремился прямо к берегу. Русские закрестились: куда его несет? Но капитан Кириако Скурти дело свое знал. У самого берега он лихо развернулся и, проходя вплотную к стоящим соколевам, дал по ним полновесный залп картечью, часть ядер перелетела суда и накрыла беснующуюся толпу. Этого хватило, и турки бросились врассыпную. Уменьшив ход, греки спустили шлюпку с призовой партией, и та, пристав к ближней соколеве, взяла ее на абордаж. Спустя каких-то полчаса захваченное судно было уже в открытом море.