Из Троицы сани императора помчались в Ростов и Ярославль. Бенкендорф отмечал широту интересов и забот императора: Спасский монастырь и прославленный Демидовский лицей, общественные заведения и знаменитая набережная Волги, Дворянское собрание и фабрики шёлковых и льняных изделий; «осмотрев всё и отдав соответственные нуждам и потребностям приказания, государь возвратился в Москву»27.

В наступившую зиму не случилось ничего примечательного; «государь, пользуясь общим миром и спокойствием, неусыпно занимался разными проектами и преобразованиями по гражданской части»28.

А потом начались ежегодные вояжи императора по губерниям России с осмотром достопримечательностей, инспекцией войск и учреждений. В обязанностях Бенкендорфа — не только личная охрана друга-государя, но и детальная организация поездки. В архивах сохранились письма командующего Главной квартирой с подробными описаниями маршрута путешествия и всеми необходимыми требованиями29.

Осенью 1832 года Николай и Бенкендорф проехали по «внутренним губерниям» через Лугу в Смоленск. Спустя 20 лет после наполеоновского нашествия город не оправился от разгрома: хотя «всё в нём было ново, везде кипела работа», но «местами ещё отдельно торчали трубы и обгорелые стены указывали на следы разрушения, постигшие этот древний город». Затем их путь пролегал через Бобруйск, Киев, Полтаву, Харьков… Всюду происходили встречи с местной администрацией и дворянством; царь лично инспектировал не только войска, но и образовательные и лечебные учреждения. В каждом городе государь, как замечает Бенкендорф, «похвалил, побранил и кончил свой обзор указанием на необходимость разных перемен». В Чугуеве Николай посетил центр украинских военных поселений — грандиозного военно-хозяйственного эксперимента графа Аракчеева и императора Александра. Бенкендорф относился к александровскому временщику и его начинаниям с неприятием, что нашло отражение в записках: «В предыдущее царствование воинственное племя чугуевских казаков было переформировано в военные поселения, по беспощадно строгой и жестокой системе графа Аракчеева, изменившей вид этого небольшого, но богатого края и превратившей его в пространную казарму; эта система нарушила все права собственности и водворила повсюду горькое раскаяние. Множество казаков, поседевших под ружьём и покрытых славными ранами, было переселено из родного края и осуждено умереть в местах, для них чуждых, частью даже в Сибири, и все эти ужасы совершились в царствование самое мягкосердое, под скипетром самым просвещённым, при государе, который спас Россию и Европу от Наполеонова рабства! Виной тому была одна слепая его доверенность к Аракчееву, которого имя Чугуевские казаки будут проклинать до позднейшего потомства»30.

В Белгороде состоялась встреча с одним из «прощённых заговорщиков 14 декабря 1825 года», генералом П. X. Граббе, отличившимся в турецкую войну и получившим под командование драгунскую дивизию. Бенкендорф замечает: «Государь, не видавший Граббе с той минуты, как он был приведён пред него в качестве преступника, поблагодарил восстановившего свою честь генерала и вообще обошёлся с ним чрезвычайно ласково. Граббе был растроган до глубины души и сказал мне со слезами: „Я более в долгу перед государем, чем кто-либо другой из его подданных, и я сумею заслужить его милость и великодушие“».

Затем — Воронеж, Рязань и ужасная размытая дорога до Москвы: 200 вёрст до Первопрестольной пришлось преодолевать двое суток. Наступила поздняя осень, и дорога была так изрыта обозами и гуртами, что Николай, испытав и гнев, и ужас, пришёл к решению создать в России систему шоссейных дорог, начав с тех, что вели к Москве. Обсуждение проекта с Бенкендорфом началось прямо в пути, а затем были предприняты шаги по его реализации. Неудивительно, что Бенкендорф стал решительным сторонником совершенствования путей сообщения. Более того, он выступил в поддержку строительства в России железных дорог, в 1836 году одобрил инициативу австрийского инженера Ф. А. Герстнера, в мае 1839 года был выбран председателем правления Царскосельской железной дороги, а в феврале стал председателем Комитета об устройстве железной дороги ПетербургМосква.

* * *

Зиму император — а значит, и Бенкендорф — обычно проводил в Петербурге. Александр Христофорович входил в узкий круг близких друзей Николая I, которые принимали участие в семейных обедах, на которые ежедневно ровно к четырём часам дня собиралось августейшее семейство. Обед по придворным меркам был коротким — менее часа; после него гости направлялись в кабинет императрицы, где беседовали и пили кофе до тех пор, пока Николай не возвращался к делам. Вечером та же компания (императорская чета с детьми, Бенкендорф, граф Адлерберг, граф Орлов, граф Киселёв) встречалась снова для семейного чтения или проведения музыкальных вечеров, где Николай играл на корнете31.

В мае 1833 года состоялась новая поездка, на сей раз по Прибалтике, в Динабург и Ригу. К Бенкендорфу стекались сведения о подготовке покушений на Николая (в отместку за подавление польского мятежа), петербургская публика просила начальника высшей полиции о «величайшей осмотрительности». Однако Николай был абсолютно уверен в том, что судьба его уже «начертана Провидением». На любые попытки напугать его возможностью покушения он обычно отвечал Бенкендорфу: «Бог мой страж, и если я уже не нужен более для России, то он возьмёт меня к себе!»32 Меры безопасности, на которые согласился император, состояли из небольшой охраны: нескольких человек ехавшего впереди разъезда да казака из Императорского конвоя на козлах царского экипажа. Даже по недавно замирённой Польше Николай и Бенкендорф ехали только в сопровождении фельдъегеря, которому полагалось быть при государе для обеспечения «правительственной связи». На почтовых станциях, правда, стояли небольшие казачьи пикеты; но, как отмечал Бенкендорф, император «брал прошения от поляков, с ними разговаривал и не принимал ни малейших мер предосторожности, как бы среди верного русского народа».

Осенью 1833 года Бенкендорф сопровождает царя за границу. Складывается ритуал поездок инкогнито: Николай разыгрывал роль адъютанта Бенкендорфа, что в России совершенно не имело бы смысла — царя узнали бы сразу. А по Германии и Австрии путешествовали генерал Бенкендорф с высоким — двухметровым — «адъютантом»; именно на имя Бенкендорфа заказывались комнаты для ночлега и лошадей. Николай с удовольствием расспрашивал немецких почтмейстеров о том, что им известно о русском императоре, и благодаря этому собрал коллекцию самых неожиданных слухов о себе.

В коляске «на всякий случай» лежали два заряженных пистолета (их клал ещё в Петербурге предусмотрительный Дубельт), но дело ни разу не дошло до их использования. Правда, однажды по дороге из Данцига в Калиш (это было уже в 1835 году) кто-то поджёг мост на пути следования наших путешественников, но точно доказать злонамеренность не удалось даже в результате расследования, проведённого агентами Бенкендорфа33.

Царь был готов мириться с опасностями ради возможности одиноких поездок — и по России, и по Европе. Только они давали ему возможность отвлечься от вечного исполнения роли правителя в «непрекращающемся театре власти»34. Бенкендорф и очень немногие приближённые — круг дружеский, в нём незазорно было расслабиться, вести себя так, как хочется, а не как предписывал регламент. Немногие рассказы передают атмосферу таких «дружеских вечеров в дороге». Николай неожиданно предстаёт в них фантазёром и сочинителем, однажды даже предложившим свою версию то ли «Станционного смотрителя», то ли «Путешествия дилетантов»: