Как заметил сенатор Модест Корф, не особо жаловавший Александра Христофоровича, «умри Бенкендорф в 1837 году, смерть его была бы народным событием: до такой степени он пользовался тогда общей популярностью благодаря своему добродушию и тому, что на его посту не делать зла уже означало делать добро»47.

Но Бенкендорф выздоровел. 12 мая, когда стало ясно, что болезнь начала отступать, доктора настояли на том, чтобы он покинул Петербург и продолжил лечение в более комфортном климате (первоначальной резиденцией был выбран императорский дворец близ Ревеля — знаменитый Екатериненталь). Впервые за 38 лет службы Александр Христофорович мог по-настоящему отдохнуть — с высочайшего разрешения.

Отъезд Бенкендорфа на специально предоставленном казённом пароходе превратился в светскую церемонию: вся Английская набережная Петербурга была усыпана зрителями и провожающими; кто-то пришёл, чтобы искренне пожелать доброго пути, кто-то надеялся увидеть больного в последний раз. Начальнику высшей полиции пришлось собрать все силы, чтобы соответствовать торжественности момента. Церемония проводов (а многие поехали сопровождать Бенкендорфа до Кронштадта) не пошла на пользу больному и затянула выздоровление минимум на несколько недель.

Между тем Николай I готовился отправиться в грандиозное путешествие вдоль границ империи. Он собирался ехать через Прибалтику, Белоруссию, Украину и Новороссию на Кавказ и очень хотел, чтобы Бенкендорф был рядом. На юге России приезд императора должен был привести ко многим значительным переменам. Планировалось проведение показательного процесса над проворовавшимися высокопоставленными чиновниками вплоть до кавказского главноуправляющего барона Розена; следом должны были начаться значительные перемены в управлении на Кавказе. Велись переговоры с имамом Шамилем, отобравшим в Дагестане власть у местных феодалов: ему было предложено сохранение верховного положения на подчинённой территории при условии «покаяния» и признания власти русского царя. Во Владикавказе должна была состояться встреча Николая с депутатами от горских племён с целью «приголубить горцев и привязать их к русской державе». Бенкендорф готовил поездку императора весьма серьёзно. Среди многих протокольных дел он выступил инициатором составления его подчинённым, командиром Кавказского горского полуэскадрона Хан-Гиреем записки о народах Кавказа. При одной из встреч Бенкендорф обратился к нему: «Из разговоров твоих, Гирей, заметно, что ты-таки порядочно знаком с историей горских кавказских племён. Государю императору угодно ехать на Кавказ будущим летом… государю угодно, чтобы ты написал собственно для него записку о горских племенах… Надо, чтоб такая записка была у государя не позднее, чем через два месяца»48. Для того чтобы сей труд был облечён в приличествующую случаю форму, начальник свёл Хан-Гирея с тем, кого считал «генерал-полицмейстером русской грамматики», — с Н. И. Гречем49. Когда «Записка о Черкесии»50 была готова, Бенкендорф принял участие в организации её рассылки всем заинтересованным лицам (от военного министра до кавказских начальников) и хлопотал перед императором о её публикации, ибо она носила характер не только описательного труда, но и экспертной работы по проблеме умиротворения Кавказа.

Благодаря своей записке Хан-Гирей получил от Николая I прозвище «черкесский Карамзин», а от Бенкендорфа — представление к полковничьему чину. В советское и постсоветское время гвардейский полковник признавался выдающимся, прогрессивным деятелем адыгской культуры, просветителем, «учёным и патриотом»51. Надо ли добавлять, что тот факт, что просветитель был любимцем Бенкендорфа и многое делал по его указаниям, не афишировался?

Увы, ни тщательная многомесячная подготовка к поездке, ни искреннее желание императора видеть Бенкендорфа, как прежде, своим попутчиком не пересилили заключения лейб-медика Арендта, который решительно объявил, что Александру Христофоровичу нужно как минимум несколько месяцев покоя, а длительное путешествие убьёт его. Как ни сожалел Николай, но место Бенкендорфа — «как в коляске, так и во всех делах и поручениях»52 — занял другой кавалерийский генерал, граф А. Ф. Орлов. 31 июля император отправился на Кавказ, а Бенкендорфу оставалось только горевать о том, что ему не доведется быть с государем в Грузии, где он впервые начал боевую службу, и в расположении Войска Донского, «посреди которого оставалось ещё столько храбрецов», его «сотоварищей на поле битв»53.

Правда, вернувшись из долгой поездки, Николай I немедленно поспешил к своему близкому другу. Два дня подряд он описывал свой вояж, день за днём, с такой «необыкновенной ясностью, точностью и подробностью», что Бенкендорф не только запомнил, но по возвращении к себе тщательно записал его рассказ и даже позволил себе вести повествование от первого лица — от имени Николая. Предваряло его замечание императора о том, что «он, несмотря на всю заботливость о нём графа Орлова, на каждом шагу чувствовал… отсутствие» Бенкендорфа.

И всё-таки в мае 1838 года во время следующей большой поездки императора Николая (Варшава — Берлин — Стокгольм) место в царской коляске снова занял граф Орлов. Александр Христофорович же отправился сопровождать за границу императрицу Александру Фёдоровну, которой требовалось долгое лечение в Баварских Альпах (фактически император отправил лечиться и Бенкендорфа). Пять месяцев на водах — и у Александра Христофоровича хватило сил на короткую (на восемь дней) поездку с Николаем в Москву и обратно, однако в 1839 году он снова вынужден был отойти от дел и заниматься восстановлением здоровья.

Теперь если он и совершал выезды, то на близкие расстояния, например, от собственных апартаментов в доме барона Аша на Малой Морской* до особняка на Фонтанке, 16. Сюда, к Цепному мосту, в 1838 году переехали из дома на углу Мойки и Гороховой Третье отделение и штаб корпуса жандармов.

Только в мае 1840-го Бенкендорф занял место подле императора во время высочайшего визита в Польшу и Пруссию; при этом и Орлов остался рядом. На пароходе «Богатырь», доставлявшем императора обратно в Петергоф, Николай и Орлов даже объединились против Бенкендорфа — в шутку. Николай написал в письме от 14 июня: «Погода стала великолепной, и мы могли обедать на верхней палубе. Бенкендорф ужасно боится кошек, и мы с Орловым мучим его — у нас есть одна на борту. Это наше главное времяпрепровождение на досуге»54.

Весь август 1840 года и три майские недели 1841-го провёл Бенкендорф рядом с Николаем в дальних поездках по России, ставших для него последними.

С каждым годом Александру Христофоровичу приходится всё больше внимания уделять лечению. С каждым годом всё больше манит его умиротворённое прибалтийское имение Фалль под Ревелем, настолько замечательное, что рассказ о нём заслуживает отдельной главы.

«Фалль, дивный Фалль под Ревелем, на берегу моря. Под знаком Фалля прошёл расцвет моей души, и на всю жизнь звук этого имени остался символом всего прекрасного, чистого… Он живит меня бодрящей лаской морского воздуха, смолистым запахом соснового бора, бурливой в глубоких берегах рекой… О этот дом, в котором пахнет деревянной резьбой, сухими и живыми цветами! Приветливая готика, уютная нарядность, дивный вид с террасы, из каждого окна. И всё: воздух, свет, запахи, портреты, книги, тишина и говор — всё укутано немолчным шумом водопада…»55