опять перекочевал в списки неугодных:

– Более того, кажется, я останусь в опале, – он вытянул ноги, – особенно, после фиаско в Норвегии… – местная полиция вернула посольству СССР тела, найденные в машине, рухнувшей на дно водопада Рьюканфоссен. Официально считалось, что советский ученый, с посольскими приятелями, погиб при несчастном случае, на горной прогулке. Тем не менее, посол СССР получил ноту, из министерства иностранных дел. Документ указывал на дальнейшую нежелательность пребывания на территории Норвегии, некоторого дипломатического персонала:

– Попросту говоря, норвежцы заставили нас отозвать третьего атташе, занимавшегося разведкой, – вздохнул Эйтингон, – а мы выслали пару их дипломатов. Дело обычное, мы ощерились друг на друга, словно уличные коты, а все из-за мальчишки Викинга…

При передаче трупов, норвежцы деликатно не упомянули о данных аутопсии:

– Ясно, что они видели пули. Викинг, должно быть, достал оружие у старых партизан, дружков его покойного отца. Он крепкий парень, он защищал семью, рука у него не дрогнула. Надо переманить его на нашу сторону, любой ценой…

Информацию об интересующих их людях они получали от мистера Тоби Аллена. Лондонский журналист продолжал дружить с Моцартом. Юный гений, демобилизовавшись из армии, обосновался с женой в роскошной квартире, рядом с галереей Тейт:

– Они дают концерты, гастролируют, у них все в порядке. Не стоит пока наседать на Генрика. Придет время, и он понадобится… – через Моцарта они узнали о смерти мадам Гольдберг, в Вене. Эйтингону не нравилось, что Монах во второй раз овдовел:

– Он может податься в СССР, искать девочек. Хотя мы ему выписали заочный смертный приговор, как зачинщику беспорядков, в Будапеште… – партизанский герой в Будапеште не появлялся, но Эйтингон считал такие мелочи неважными:

– Он стрелял по нашим танкам, на его руках кровь советских солдат. Пусть он расплачивается… – Наум Исаакович поскреб седеющий висок:

– Хотя вряд ли он приедет, у него маленькие дети. Он не решится пересекать границу легально, он понимает, что его здесь ждет…

Недовольство начальства означало невозможность встречи с девочками и Павлом. Наума Исааковича вернули на зону, правда, переселив в отдельный коттедж:

– Они используют меня, как консультанта, – Эйтингон дернул гладко выбритой щекой, – вертушка не замолкает. Но хорошо, что мне разрешили писать Саше, заказывать книги… – суворовец Гурвич сообщал товарищу Котову об успехах в учебе, сдаче норм ГТО и каникулярных поездках, с семьей Журавлевых.

Не желая вызывать подозрений Моцарта, его приятель, мистер Тоби Аллен, не интересовался родственными связями музыканта. Они понятия не имели, где проклятая Марта, и подручный Валленберга, уголовник Волков. В открытых источниках Эйтингон ничего не нашел. Потушив сигарету в серебряной пепельнице, вделанной в ручку кресла, он, раздраженно, фыркнул:

– Открытые источники, то есть британские газеты. Если Марта работает на британцев, она в прессе не засветится. Уголовник тоже не станет героем статьи… – оставалась надежда на Саломею, но, находясь в Москве, девушка упорно молчала:

– Мы не знаем, остались ли выжившие, после крушения самолета доктора Кроу… – из-за бархатной портьеры, разделяющей салоны, до Эйтингона донеслась музыка, – мы вообще ничего не знаем. Одна надежда, что на острове ее разговорят. Она сейчас будет в особом эмоциональном состоянии, как Князева. Средство Кардозо сработало в Берлине, сработает оно и на острове Возрождения… – услышав от Серова, по телефону, о беременности заключенной, Эйтингон приободрился:

– Это наш шанс, Иван Александрович, – сказал он генералу, – она волчица, ей наплевать на ребенка, но его светлость не оставит свое потомство в руках СССР… – у них появилась возможность залучить мистера Холланда в Москву:

– Вы думаете, отец именно он… – поинтересовался Серов. Наум Исаакович удивился:

– Кто еще? Она восемь лет просидела в замке, словно в тюрьме. Где ей было познакомиться с другим мужчиной… – версию о том, что Саломея нарочно дала себе арестовать, они отмели, как несостоятельную:

– Вряд ли герцог использовал бы ее, как агента, – заметил Эйтингон, – он ей не доверял, и правильно делал. Дамочка не врет, она действительно хотела сбежать от мужа. И сбежала, к нам в руки… – он расхохотался.

Саломея провела зиму на уединенной даче, где, когда-то обреталась доктор Кроу. Девушку держали под усиленной охраной, Серов велел придать комплексу постоянный медицинский персонал. Об аборте речь не заходила.

Эйтингон положил книгу в крокодиловой кожи, портфель:

– Нам нужен этот ребенок. Узнав о его появлении на свет, мистер Холланд примчится сюда быстрее ветра. Мы позаботимся о том, чтобы до него дошли нужные сведения… – в дорогу Эйтингон взял очередной роман миссис ди Амальфи, доставленный на зону из его московской библиотеки:

– Подкидыш… – хмыкнул он, – аристократ изменяет жене со служанкой. Женщина, в припадке ревности, похищает новорожденного сына лорда, и сдает его на ферму младенцев, в лондонских трущобах. Парень вырастает, прибивается к ворам, встречается с отцом в зале суда, на процессе… – в романе, наследного герцога, опознавали по родимому пятну:

– Миссис ди Амальфи вдохновлялась «Графом Монте-Кристо», – смешливо подумал Эйтингон, – но описания лондонского дна у нее хорошие. У нас блатные поют похожую песню, об отце, прокуроре, и сыне, преступнике… – в иллюминаторе засверкала лазурь Аральского моря.

Наум Исаакович зевнул:

– Не случится ничего такого. Ребенка будут охранять строже, чем Алмазный Фонд… – на острове Саломея должна была увидеться с Кардозо, однако Наум Исаакович не видел в этом препятствий:

– Все равно она живой оттуда не выйдет. Она родит, ребенок окрепнет, дамочка напишет мужу… – он не сомневался, что Саломея согласится отправить весточку в Лондон:

– Потом мы ее расстреляем, или передадим Кардозо, для опытов… – Моцарт, в соседнем салоне, затих. Поднявшись, Эйтингон отдернул портьеру. Саломея, в легком платье, итальянского шелка, восседала на уютном диване, закинув ноги на подлокотник. Круглый, аккуратный живот выделялся под тонкой тканью. Листая американский Life, девушка рассеянно ела свежую клубнику:

– Словно она в ложе Уимблдона, дрянь… – Наум Исаакович увидел черно-белое фото, на странице журнала. Красивую, светловолосую даму, в деловом костюме, в очках с тонкой оправой, сняли на фоне небоскребов Уолл-стрит:

– Адвокат Кэтрин Бромли. Америка еще увидит женщин, в Верховном Суде… – Эйтингон вспомнил материалы, переданные Стэнли:

– Из-за этой мерзавки нам не удалось спасти Матвея. Американцы устроили ему медовую ловушку, подослали мисс Бромли. Мальчик устал, он хотел расслабиться… – из засекреченных папок выходило, что Матвей, по показаниям мисс Бромли, бросил ей в шампанское снотворную таблетку:

– Она очнулась на складе, в порту, но успела сообщить о его парижском рейсе. Потом она вышла замуж, за своего босса, родила девочку, овдовела… – Эйтингон напомнил себе:

– Ладно, это потом. Сейчас надо разобраться с нашей дамочкой… – капельки сока блестели на пухлых губах Саломеи:

– Она пышет здоровьем, хоть сейчас на плакат «Счастливое материнство», – зло подумал Наум Исаакович, – ничего, она еще пожалеет, что на свет родилась… – Эйтингон откашлялся:

– Посадка через четверть часа. Как вы себя чувствуете…

Взглянув на него серыми, безмятежными глазами, Саломея улыбнулась: «Отлично, товарищ Котов».

На Фаину повеяло приятным ароматом сандала:

– Просыпайтесь, – сказал глубокий мужской голос, с легким акцентом, – я ваш лечащий врач, гражданка, – зашуршали бумаги, – гражданка Елизарова… – последний паспорт Фаины был именно таким:

– Елизарова, Ольга Владимировна, тридцать второго года рождения, уроженка Рязани, образование среднее специальное… – год назад, растяпа Ольга Владимировна, таращась на мраморные своды ГУМа, не заметила ловкого движения руки притершейся к ней девицы, в потрепанной, кроличьей шубке. Когда гражданка Елизарова обнаружила прореху в лаковой, дешевой сумке, Фаина давно сидела в троллейбусе, идущем в Марьину Рощу. Оказываясь в Москве, ночуя в бараках, в том районе, Фаина думала навестить деревянную, покосившуюся синагогу:

– Или поехать на Китай-Город… – она часто проходила мимо классического здания, с колоннами, – там была Голда Меир, когда она приезжала в Советский Союз… – в советских газетах таких фото не печатали. О визите Голды Фаина узнала на второй отсидке, от московской карманницы, изрядно поживившейся в толпе. Девушка носила крестик. Фаина удивилась:

– Что ты в синагоге забыла… – зэчка пожала плечами:

– Я и в Елоховском соборе воровала, и на похоронах