пощелкал крепкими пальцами, – большую достоверность. Нужно разжалобить его светлость, заставить его, немедленно, собраться на восток… – текст письма создали специалисты в комитете, хорошо знакомые с досье Саломеи и ее брошенного мужа. Девушка просила прощения за побег, вызванный, якобы, кратковременным помутнением рассудка:

– Я знала, что тетя Эстер и дядя Авраам собрались в Будапешт. Я хотела оказаться рядом с родными людьми… – в столице Венгрии Саломею арестовали, обвинив ее в шпионаже, в пользу запада:

– Она оказалась в СССР, на зоне, – подытожил Эйтингон, в разговоре с Серовым, – а весточку передала через заключенных, выходящих на волю. Она водила знакомство с уголовниками, с покойным паном Копыто, с мерзавцем Волковым. Она знает, как это делается… – обсуждая, куда, якобы, отправить Саломею, они сошлись на Северном Урале.

Эйтингон отозвался:

– В другой день, товарищ. Спокойной ночи, спасибо за помощь… – каблучки медсестры затихли, он взялся за кофейник:

– Пусть профессор Кардозо жует свой картон. У меня есть фляга с армянским коньяком и сигары… – подумав о НЭПе, он вспомнил, как Кукушка, в двадцать четвертом году, перед отъездом за границу, громила на партсобрании молодых сотрудников ЧК:

– Парней поймали на развлечениях с арестованными дамочками, – хмыкнул Эйтингон, – ребята обещали им освобождение, на определенных условиях. Дзержинский был вне себя, а Кукушка подлила масла в огонь. Она явилась на собрание с новорожденным младенцем, проклятой Мартой… – он пыхнул сигарой:

– Кукушка и камня на камне бы не оставила от заведений, вроде того, на Мещанке. В тридцать шестом, когда она вернулась в страну, мы сами разогнали все притоны… – Наум Исаакович брезговал посещать такие заведения:

– Да и не надо было, – усмехнулся он, – девицы мне, что называется, прохода не давали. Но Кукушка не лицемерила, в отличие от ее папаши. Коммунистическая мораль для нее была не пустым звуком… – Эйтингону привезли фильм о Горском. Александра Даниловича играл молодой актер, похожий на статую римского легионера. Горский в ленте садился за рояль, наизусть читал Пушкина, устраивал побег из Бутырки и чуть ли не лично брал Зимний. О Кукушке, и вообще о семейной жизни Горского, сценарист не упоминал:

– Это дилогия, – зевнул Эйтингон, – в титрах обещали вторую часть, в будущем году… – режиссер напал на золотую жилу, – но о Князевой они тоже, разумеется, ничего не снимут…

Книги Горского переиздавали. Науму Исааковичу на зону доставили новый том, из серии «Жизнь замечательных людей». Бывший ординарец Александра Даниловича, пермский историк Королёв, не терял времени зря. В предисловии сообщалось, что автор, переехав в Москву, трудится над художественным романом, и детской повестью, о жизни героя революции:

– Куй железо, пока оно горячо. Ладно, пусть бедняга зарабатывает. Мемуары о Горском вряд ли напишут. Некому писать. Вообще мало кто остался в живых, кроме меня… – в блокноте он набросал карту Северного Урала:

– Мы можем одним камнем убить двух птиц, – понял Эйтингон, – послать десант навстречу мистеру Холланду, а заодно отправить в те края лыжную экспедицию, как предлагал Саша. Туристический поход студентов, все невинно. От студентов мы избавимся, инсценируем несчастный случай… – он почесал голову, – все займутся расследованием происшествия, и не обратят внимания на происходящее вокруг… – он решил:

– Нет, не десант. Толпа в тех краях вызовет подозрения. Два, три человека, не больше. Надо внедрить их к туристам, подобрать надежных ребят… – Эйтингон думал о Комитете Государственной Безопасности, как о своем месте работы:

– Арестант я, или нет, не имеет значения. Я служу партии и стране. В конце концов, Хрущевы приходят и уходят, а Советский Союз вечен… – Наум Исаакович знал о предстоящем пленуме. Он жалел стариков, Молотова, Маленкова и Кагановича:

– Украинский крестьянин вдоволь попляшет на их костях. Хотя Иосиф Виссарионович просто бы их расстрелял. Ничего, они потерпят. Они даже мне не чета, они выкованы из железа. Они еще меня переживут… – потянувшись за блокнотом, Эйтингон записал:

– Северный Урал, поговорить с Серовым насчет студенческого похода… – рядом он вывел четыре цифры:

– Учреждение 5708, – вздохнул Эйтингон, – где оно, это учреждение… – Принцесса исправно получала таблетки, выписанные еще во времена Берия. Три четверти папки девочки состояло из непонятных Эйтингону бланков анализов и данных медицинских осмотров, с неразборчивым почерком врачей:

– Здорова, здорова, здорова… – Наум Исаакович присвистнул, – на Олимпиаду ее, что ли, готовят? Она в десять лет сдала юношеские нормы ГТО, даже стрельбу… – фото к папке не прилагалось:

– По соображениям осторожности… – он кинул окурок в пепельницу, – на ней что, испытывают лекарства, для спортсменов… – таблетки Принцессе начали давать во времена первого ареста Эйтингона. Он понятия не имел, чем пичкают девочку:

– Отношения с соучениками ровные, дружеские… – читал он, – близко сошлась со Странницей… – на Лубянке хорошо знали историю:

– Наверняка, ей рассказывают о настоящей Страннице, мисс Фримен, героине негритянского народа… – Эйтингон полистал папку девочки Мозес, – рассказывают, конечно. Занятия по американской истории, по истории аболиционизма, постановка правильного акцента. Годам к шестнадцати ее будет не отличить от девушки, выросшей на юге США… – Наум Исаакович был доволен предусмотрительностью Комитета:

– Инцидент с Розой Паркс, в автобусе, только начало. Лет через шесть, когда Мозес подрастет, негры в Америке будут бушевать вовсю. Она поедет в самую гущу событий… – о его девочках или Павле в папках не упоминалось:

– Но я уверен, что они тоже в учреждении… – Эйтингон вгляделся в темный горизонт, – ладно, я их найду. Саша мне поможет, он считает меня почти отцом. Он хороший парень, весь в Матвея… – терраса выходила на скалы, нависшие над морем. Он послушал плеск воды, шуршание пальм. Ночной ветер был еще жарким, на горизонте медленно двигался свет:

– Паром идет, в Аральск… – допив кофе, он посидел, не сводя глаз с одинокого огонька корабля.

В конце лета на остров привозили решетчатые ящики, со сладко пахнущим, румяным алма-атинским апортом:

– Яблок пока нет, племянница, – весело сказал Давид, – вы их поедите осенью. Апорт лучше хваленых французских плодов… – он принес Ционе бумажный пакет с темной черешней.

Несмотря на решетку, перекрывающую окно, палата больше напоминала дамский будуар. Давид велел придать пациентке личную медсестру. На персидском ковре опять валялись журналы, скомканные чулки, патроны помады:

– Ей нужна личная горничная, – усмехнулся профессор Кардозо, – кузен Джон может быть извращенцем и шпионом, однако он аристократ, с тысячелетним родом за спиной. Он знает, как обращаться с женщинами…

Давид не сомневался, что герцог придал жене, пусть и сидящей взаперти, подобающих слуг. Неожиданным образом, неряшливость Ционы его не отталкивала:

– Эстер не умела себя вести, поэтому и жила в неряшестве. Циона, как ребенок, ей нужна защита, поддержка. Ничего, у нее появится и горничная, и няня, для малыша… – профессор не видел причин для отъезда Ционы с острова:

– Здесь отличный климат, рядом море. Я сильный мужчина, я проживу еще лет тридцать, а то и больше. Ее ребенку нужен отец. Она получит опору, расцветет… – Давид собирался заказать рояль, для апартаментов:

– Мерзавец Джон лишил ее любимого дела, а ведь она была многообещающей пианисткой, юным талантом. Она не сможет больше гастролировать, но мы будем устраивать приемы, суаре, для персонала… – в Советском Союзе смокингов не носили. Давид иногда скучал по светским вечеринкам, холеным дамам, в парижских нарядах, по вкусу французского шампанского:

– Мы сможем ездить в Москву, инкогнито, – напомнил себе он, – посещать Большой театр, филармонию. Нас поселят на закрытой даче, придадут водителя, с машиной. Я теперь генерал, – форму Давид, разумеется, не носил, – к годовщине революции я получу звезду Героя. Лучшей партии ей не найти… – племянница, безмятежно, сплевывала черешневые косточки на разноцветное, бухарского фаянса блюдо:

– У нее будет ребенок, еще детей она не захочет… – Давид придвинул свое кресло ближе, – она здоровая, молодая женщина… – на утреннем осмотре он старательно скрывал волнение, – она удовлетворит мои потребности. Хватит тянуть, у меня полгода никого не было. Регулярные акты полезны для мужского здоровья… – несмотря на приближающееся пятидесятилетие, Давид не чувствовал возраста:

– Словно мне тридцать, а то и меньше… – от ее распущенных волос, пахло лавандой, –