Состав встречающих утверждался задолго; еще 20 апреля Елена Сергеевна Булгакова, жена Михаила Булгакова, записала в дневнике: «Слух о том, что приехал в СССР Куприн»[402]. То есть подготовка к встрече уже шла. Ответственные из Союза писателей разыскивали бывших друзей и коллег Куприна, которым он мог бы обрадоваться. Нашли Василия Регинина и Петрова-Скитальца. Не нашли Николая Вержбицкого, тогда работника «Известий», но он явился сам. Не позвали Марию Карловну Иорданскую, та обиделась и на вокзал не поехала.

Точный состав делегации назвать не беремся, но, судя по воспоминаниям, из старых знакомых Куприна, помимо Регинина и Скитальца, был еще Иван Поддубный; от Союза писателей — Александр Фадеев, Федор Панферов во главе с генеральным секретарем и главным идеологом Союза Владимиром Петровичем Ставским. Последний рассказывал, что еще до прихода поезда договорились о том, кто первым пойдет к Куприну, — Регинин:

«Так и сделали. Регинин с объятиями и приветствиями бросился к Куприну. Тот с каменным лицом выговорил:

— А вы кто такой?

Тогда Фадеев выдвинулся вперед и обратился к Куприну с приветствием.

— Дорогой Александр Иванович! Поздравляю вас с возвращением на родину!

Результат был такой же. Куприн тем же безжизненным голосом спросил:

— А вы кто такой?

После этого никто ничего не говорил. Вышли на площадь, посадили Куприна в машину и разъехались»[403].

Надо сказать, кинохроника встречи Александра Куприна 31 мая 1937 года эти воспоминания не во всем подтверждает. Ни Регинина, ни Фадеева мы в ней не увидели. Растерянному Куприну помогает спуститься из поезда на перрон не Регинин, а Панферов. Он же потом ведет его по перрону, подхватив под локоть правой руки, висевшей безжизненно. Другой рукой Куприн держится за локоть жены, которая обворожительно улыбается встречающим и фотокамерам. Мелькает лицо Петрова-Скитальца, он смотрит на Куприна с нескрываемой тоской и даже страхом. Куда делся тот «зверь», которого когда-то он еле скрутил во время драки с Леонидом Андреевым у Ходотова?..

Через пару дней Скиталец рассказывал о встрече собратьям, и один из них записал в дневнике:

«Не виделись они 25 лет, с 1912 года. И вот, довелось... Встретились. Но как! Это было грустное свидание. В сущности Куприна нет, — есть “то, что было Куприным”. Бедняга стал развалиной, полутрупом. Не узнает окружающих, ничего не помнит, еле идет, поддерживаемый женой. Явно опоздал вернуться. Хотя бы лет с пяток тому назад!

— Ну, здравствуй, Александр Иванович, здравствуй... Скиталец! Скитальца помнишь? Не узнаешь?

— Скитальца? A-а... Да, Скитальца помню. Вспоминаю...

И говорит безучастным голосом со Скитальцем о Скитальце в третьем лице»[404].

Словом, не получилось ни торжественных речей, ни официальных заявлений. Куприных усадили в машину и отвезли в «Метрополь». Елизавета Морицовна писала дочери: «...что папу смутило, это множество фотографов, которые щелкали с обеих сторон. Он так отвык от такого внимания и интереса к себе. Так был потрясен радостью приезда и приема, что первый день не мог говорить» (1 июня 1937 года)[405]. Однако «Известия» (скорее всего, устами Вержбицкого) на следующий день сообщили: «В беседе с сотрудником “Известий” А. И. Куприн выразил чувство огромной радости, испытываемой им в связи с возвращением на родину, о котором он давно мечтал».

Куприным отвели прекрасный номер, окружили заботой, а они все недоумевали: где же Мария Карловна, самый близкий им в Москве человек? Как ей позвонить? Только поздно вечером Скиталец раздобыл телефон, и Елизавета Морицовна позвонила «Мусе», просила непременно прийти.

Они встретились 1 июня 1937 года. Две жены Куприна, две бывшие подруги детства. Последний раз они виделись в ледяном Выборге 1919 года, в той сумасшедшей жизни, когда никто не мог поручиться за завтрашний день. Обеим тогда не было и сорока, теперь перевалило за пятьдесят. Рассматривали друг друга: Мария Карловна, всегда бывшая болезненно-худой, располнела; Елизавета Морицовна точеную фигуру сберегла, но носила теперь очки. Она предупредила Марию Карловну, что Александр Иванович неузнаваем, он очень болен, но та даже представить себе не могла, до какой степени.

Что сталось с тем богатырем, который одной левой сажал ее себе на плечо? Который, ревнуя, в бешенстве завязывал узлом ложки?

«Первые минуты мое сознание не мирилось с тем, что я вижу Александра Ивановича, — вспоминала она, — настолько он был не похож на себя.

— Кто это, Лиза? — с беспокойством спросил жену Александр Иванович. Голос его был хриплый, не громкий и без всяких интонаций.

— Муся пришла.

— Сашенька, это я — Маша.

— Маша, — узнал меня по голосу Куприн. — Подойди ближе».

Вспомнили «дядю Коку», умершего еще в 1915 году (Куприн попросил передать ему привет), потом Лидочку. Мария Карловна обрадовала Куприна, что у него есть внук Алеша, сын Лиды, но этого он понять не мог: какой же внук, если Лида умерла. Уходила Мария Карловна с тяжелым сердцем.

В тот же день Александру Ивановичу пришлось принимать генерального секретаря Союза писателей Ставского, который отправил отчет о встрече в ЦК ВКП(б) на имя Молотова:

«Сообщаю, что на другой день после приезда писателя А. Куприна в Москву состоялась с ним беседа у меня и Всеволода Иванова.

Крайне тягостное впечатление осталось от самого А. Куприна. Полуслепой и полуглухой, он к тому же и говорит с трудом, сильно шепелявит; при этом обращается к своей жене, которая выступает переводчиком.

Не без труда удалось выяснить у них обоих, что:

— “Никаких планов и намерений у нас нет. Мы ждем, что здесь нам скажут”.

— “Денег у нас хватило только на дорогу. Сейчас сидим без денег”.

— “Хорошо бы нам получить под Москвой или Ленинградом домик небольшой, в котором мы жили бы; а Александр Иванович — отдохнувши и поправившись — писал бы!”

Прошу разрешения организовать А. Куприну санаторное лечение (месяц–полтора) и устройство ему жилища под Москвой или Ленинградом — силами и средствами Литфонда СССР.

Сообщаю, что Гослитиздат подготовил к изданию 2 тома произведений А. Куприна, что даст ему около 45 тысяч рублей гонорара».