вслед за американцем, возложил на Геринга ответственность за все преступления национал-социализма и заметил, что «при всем своем кажущемся добродушии он столь же деятельно, как и прочие, создавал эту дьявольскую систему. После Гитлера именно он имел наибольшее влияние на ход событий и был в наибольшей степени осведомлен о происходившем».

Шокросс заявил:

«Не подлежит сомнению, что подсудимые принимали участие и несут моральную ответственность за преступления столь ужасные, что их трудно себе вообразить… Крупные города — от Ковентри до Сталинграда, стертые в-прах, разоренные деревни, неизбежные спутники войны — голод и болезни, миллионы бездомных, искалеченных, обнищавших… Десять миллионов солдат, моряков, летчиков и мирных жителей, павших в боях, которых могло и не быть, десять миллионов тех, кто мог бы сейчас жить в мире и покое, из своих могил вопиют не об отмщении, а о том, чтобы это никогда не могло повториться… Уничтожено две трети еврейского населения Европы, более шести миллионов, по данным самих убийц…»

Тут стоит подчеркнуть, что приведенное британским обвинителем количество погибших — десять миллионов погибших военных и гражданских со стороны союзников и более шести миллионов уничтоженных евреев — в дальнейшем значительно возросло.

Вечером в камере Геринг говорил Гильберту:

«Все то, что я сказал за обедом, беру назад. По сравнению с Шокроссом Джексон был еще снисходителен. Льстить и говорить нам комплименты они явно не настроены».

Он посетовал, что Шокросс упомянул его как ответственного за казнь 50 британских летчиков, совершивших побег 24 марта 1944 года и позже расстрелянных по приказу Гитлера, хотя он, Геринг, там не присутствовал. Зато рейхсмаршал с гордостью отметил, что чаще других Джексон упомянул его — целых 42 раза. Далее с большим отрывом следовал Шахт.

Геринг заявил Гильберту:

«Мне тут дали прочитать вторую часть речи сэра Хартли Шок-росса — завтра с утра он задаст перцу остальным! По сравнению с ними я вообще мальчик из церковного хора! Джексон задает вопрос, как бы все выглядело, если бы здесь свою защиту представлял сам Гитлер. Я могу точно сказать, как бы это было. Первое, Гитлер бы взял на себя всю полноту ответственности. Второе, уверяю вас, кое-кто из обвиняемых при нем бы храбриться не стал. Им бы не удалось отговориться своими бреднями, будто они, мол, выступали против него.

Другое дело — Гиммлер. Если бы он оказался здесь, то понял бы, что терять нечего, и позаботился бы о том, чтобы прихватить с собой на виселицу пару генералов вермахта. Он бы сказал — и этот знал, и тот, и этот. Этот свершил такое-то зверство, а тот — такое-то. Он никогда не был настроен против меня. Имело место лишь политическое соперничество. Но здесь, на этой скамье, он, без сомнения, уступил бы мне первенство. Я, например, говорил, что первые сорок часов после смерти Гитлера были бы для меня самыми страшными, так как Гиммлер наверняка попытался бы организовать мне «автокатастрофу», или «инфаркт» вследствие пережитого потрясения от смерти «обожаемого фюрера», или что-нибудь еще в этом роде. По этой части он был непревзойденным мастером. Но если бы мне присягнул вермахт, я оказался бы в безопасности, а вот с Гиммлером было бы покончено раз и навсегда!»

Советский обвинитель Руденко сослался в своем выступлении на «приказы подсудимого Геринга об уничтожении взятых в плен летчиков союзных армий, о разграблении оккупированных территорий и об угоне мирного населения в Германию для принудительного труда». Он приписал Герингу роль вдохновителя опытов по ведению бактериологической войны, хотя не было никаких доказательств того, что рейхсмаршал вообще знал о них. Руденко обвинил Геринга в поджоге Рейхстага, хотя никаких доказательств этого, за исключением заявления Гальдера, на процессе представлено не было. Вообще, речь Руденко была больше публицистической, нежели юридической.

Когда закончились выступления обвинителей, в которых были повторены все пункты обвинительного заключения, Геринг заметил Риббентропу:

«Они говорили так, словно никакой защиты с нашей стороны не было».

«Да, — согласился бывший глава германского МИДа, — с нашей стороны все это было лишь пустой тратой времени».

31 августа 1946 года Геринг, когда ему было предоставлено последнее слово, категорически отверг все обвинения. В заключение он заявил:

«Я отвечаю за вещи, которые я сделал, но я решительно отрицаю, что мои действия были продиктованы желанием покорить другие народы посредством войн, убийств, грабежей, порабощения и свершения против них жестокостей и преступлений. Единственным мотивом, которым я руководствовался, была горячая любовь к моему народу, мое желание обеспечить ему счастье и свободу. И в этом я призываю в свидетели Всемогущего и мой германский народ».

Теперь оставалось лишь ждать приговора…

Семья

Еще 9 марта 1946 года Герингу сообщили, что его жену выпустили из тюрьмы. Он очень обрадовался этому, но категорически запретил ей приезжать в Нюрнберг и выступать в качестве свидетеля защиты. Он запретил делать это и своему пасынку Томасу фон Кантцову, хотя тот 13 марта 1946 года написал длинное письмо адвокату Штамеру, в котором выразил готовность выступить свидетелем на процессе и перечислил все известные ему случаи, когда Геринг спасал от преследований евреев и других жертв гестапо.

Эмми поселилась в Закдиллинге под Нойхаузом и добиралась до. Нюрнберга с немалыми трудностями, хотя проехать нужно было всего каких-то 40 километров. В разрушенной до основания Германии сделать это было совсем не просто, но Эмми было уже не привыкать к трудностям. Они с дочерью ютились в деревянном домике посреди леса. Водопровода там не было, а дрова им приходилось заготавливать самим. У Эмми осталось всего одно платье, одна шляпа и пара поношенных туфель.

23 марта 1946 года у нее побывал доктор Гильберт. Вот как он описал свой визит:

«Я посетил г-жу Эмму Геринг, которая после освобождения из-под ареста вместе со своей дочерью и племянницей перебралась в домик, затерявшийся в лесах Закдиллинга вблизи Нойхауза. Условия жизни там были довольно спартанскими — ни централизованного отопления, ни горячей воды. Она оказалась весьма симпатичной особой лет 45, правда, несколько сентиментальной, что легко объяснить ее переживаниями. Маленькой Эдде я подарил шоколадку, после чего г-жа Геринг отправила дочь поиграть на время беседы со мной. После ее ухода она сказала: «Вы можете себе представить, что этот безумец приказал расстрелять девочку?»

Эмма с горечью поведала мне, что по приказу Гитлера они были арестованы и приговорены к расстрелу, так как Гитлер утратил доверие к Герингу. Г-жу Геринг до глубины души возмущала эта несправедливость:

«Семь недель под вашим арестом были, конечно же, мукой, но,