— Зарегистрировали контракт?

— Так точно. Позавчера. Хотел посоветоваться по процедуре. Контракт сейчас у, — он прочитал с какого-то носителя информации, — Пил юса Сергея Васильевича, начальника организационного управления.

— А почему?

— В общем отделе — я звонил — сказали: такой порядок выдачи документов: после регистрации Пилюс визирует и сдает в «одно окно». Звоню весь день — нет на месте. Удобно ему позвонить на мобильный? — то есть «дай мобильный Пилюса». Я при чем?

— Всё узнаю и перезвоню, — Пилюс, мразь, всё-таки решил отгрызть свои полтора процента? Кристианыч отключил телефон, к Хассо нельзя. Набрать Пилюса по местному? Лучше зайти. Постучался, у Пилюса сидел зализанный и серый куратор из мэрии и два плешивых господина, все (и Пилюс) листали какие-то папки. — Попозже, Сергей Васильевич?

Пилюс взглянул из-под бровей и, не ответив, продолжал листать, Эбергард ткнулся к девочкам в оргуправление, все обедали, кроме Наташки Белобородовой — та звонила матери в Кострому по межгороду:

— С утра сидит с комиссией из мэрии. Тихий и злой.

— Наташ, зайди к нему, попроси контракт с ООО «Тепло и заботу каждому», префектом подписан, зарегистрирован, исполнители на проходной, аукцион был хрен знает когда…

Белобородова вздыхала, не хотелось вставать, но Эбергарда все жалели — вот кто был человеком! — подкрасилась и пошла, тут же вернулась:

— Заперлись!

— Позвонишь, когда освободится? — Не пошел обедать, чтоб не бежать с набитым ртом, выдумал себе занятие, но Белобородова не позвонила до восемнадцати и сама не взяла трубку — бегом домой! Эбергард позвонил Пилюсу — на городском запищал факс, местный гудел — занято! занято! занято! Звонок на мобильный Пилюс сбросил. Ждать. Пришла вкрадчивая эсэмэска от зомби: «Уважаемый Эбергард, удобно ли будет, если я вам сейчас позвоню?» Эбергард поморщился: не отстанет. И не пошлешь. Поднялся в юридическое управление, на второй этаж, откуда — через двор — обозревались окна Пилюса: свет горит, шевелятся тени, мужские, — не уборщица. А Пилюса надо перехватить, пока не запер сейф, чтобы не капризничал. Отправил сообщение ему: «Прошу позвонить, как освободитесь» и погулял кругами по этажу; без изменений: свет, люди, а вот кто-то встал — прощаются? Проверяющие не будут сидеть до ночи, повезет в ресторан? Эбергард вернулся в пресс-центр, в Интернете — окончательные результаты выборов президента России и депутатов городской думы (учитывая пачки в багажнике у Павла Валентиновича), прочел, удалил письма от Вероники-Ларисы — за день три: работа, погода, он, он, он — написанное на мольбе «Когда же еще ты приедешь?»; насыпал кофе, залил кипятком, нет сахара, перерыл ящики — нет; или Жанна прячет сахар, или нет; встал посреди кабинета: нет сахара, кончен день — что он делает здесь? когда Улрике, единственный человек на свете, который его любит, ждет дома одна, в самые трудные дни? почему — до сих пор! — кому-то он должен?! Обязанности закончились в восемнадцать ноль-ноль, кого вот сейчас вот он должен бояться, кто ему может сделать хуже, да пусть дальше они без него — сами дозваниваются друг другу! находят контракты! дежурят возле дверей! ищут номера мобильных! притираются, отжимают, осваивают, решают; они все не помнят Эбергарда, почему же он, как привязанный, кружит у сожженной будки, не может улететь с гаражной крыши по соседству с травой, на которой еще утром стояла голубятня?! Быстро — оделся, шарф, компьютеры, свет, чтобы ничто не зацепило, и, как на свидание (давно так не…) — бегом; может, и к лучшему, что уволили, уйдет, здесь кончится, а где-то там — будет другое, уже стало… Мимо зеркал, буфета, гардероба, кивнув дежурным милиционерам: наработался, пока! От лифтов тяжко спускался Пилюс, как ради закаливания — поохивая — в прорубь, пыхтя. Эбергард кивнул и ему: всего доброго, заныла спина в ожидании окрика: что звонил? что хотел? Так нужно, так вовремя на улице валил снег, всегда обещающий много, он — молод! — Эбергард спешил, прокатываясь по двору, соединяя следы предшественников, спрямляя тропу, оглянулся на выбиравшегося из дверей Пилюса — и тот стал другим в опустившемся снежном небе, сожрал Эбергарда и успокоился. Крикнуть: «Сергей Васильевич, насчет контракта звонил!»? Чтобы долги оставить здесь, освободиться начисто. Пилюс побрел мимо — пьян? — не повернув головы, привычно обогнув Эбергарда, как дерево, что каждый вечер приходит вот сюда постоять, медленно и неостановимо ступал дальше, теперь неудобно обогнать! Эбергард потоптался, чтобы не дышать в загривок, и двинулся следом. Пилюс шел трезво, но иногда что-то музыкально бурчал — кроме мата, в бурчании звучали торжество и досада; вдруг Пилюс на ходу даже расхохотался от души и покачал головой: надо же! Куда он? — не к машине, мимо дорожки меж лип, ведущей к метро, — начальник организационного управления как по рельсе прокатился до набросанных и обтесанных коммунальщиками сугробов, ограничивавших стоянку транспортных средств сотрудников префектуры, повернул на девяносто градусов влево и продолжил движение в непонятное «куда-то», в сторону чернеющего кинотеатра «Комсомолец», удаляясь с каждым шагом от фонарей, дорог и метрополитеновского обнадеживающего завывания. Эбергард показал высунувшемуся — я здесь! — из машины Павлу Валентиновичу: «вижу» — и безруко, грея ладони в карманах пальто, догнал Пилюса, пошел рядом, сравняв скорость и согласовав походку, раз ощутимо подпихнув плечом в плечо: ну? что за дела? Пилюс покосился: кто? — и непонятно: узнал? видит? — не останавливаясь, брел в непонятное «туда же», хотя уже заметно подмерзал; не пьян; Пилюс словно выскочил из чего-то горевшего, его выбросило взрывом, обуглив ресницы и разорвав барабанные перепонки; непонятное «это», в чем Пилюс только что побывал, внутри него еще продолжалось, он шел дорожкой, что выводит из огня, уже понимая, что слух не вернется, про зрение что-то скажут врачи, но по ощущению — кранты! — всё потом, сейчас не отвлекаться, чтобы не ступить мимо видимых только ему поперечных жердочек.

— Сергей Васильевич! — Это я, я! — Я чего беспокоил…

— Эбергард, — Пилюс с удовольствием узнал его, словно часто они так гуляли; в углу стоянки повернули и прогуливались теперь вдоль елок, карауливших кинотеатр, умерший от бюджетного финансирования. — Во как получилось… Во мы с тобой отскочили…

Вот тут во, — он показал быстро чиркнувшее движение, легко коснувшееся виска, — прошло… — и перекрестился, — Бог поберег, — и облегченно еще рассмеялся, поозиравшись: никого? никто не видит, что он веселый, хотя плакал только что и молил? — Во попали, да? Не угадаешь — где… — Шел и шел, словно свежеограбленный, но утешенный сохраненным здоровьем. — Я уже утром думал — конец! Тебе, мне… Ноги дрожали. И сердечко прихватило. Как сошлось, а? Кристианыч, вот умная тварь, в предынфарктном в реанимацию залег, у тебя заявление на выход подписано, Хассо вообще: первый раз слышу, какое я отношение к социалке имею?! А я — вот он, поднимитесь, пожалуйста, к префекту, Сергей Васильевич. Не хреново, да? — толкнул Эбергарда локтем. — Префект ка-ак меня… — и запер рот, не полагалось об этом, только затряс головой и шел, ступал, охлаждая себя. — Понимаешь, поверить не могу. Еще бы вот столько, — толщина ногтя, — и — все бы улетели. Рад, небось? Ты понимаешь, что сегодня у нас второй день рождения?!! — Молчание Эбергарда его обижало. — Я же вас всех вытащил! По гроб должны кормить, поить, благодарить. Вылизывать, гладить! А то — стыдно сказать, на чем езжу!