Вот как вспоминает об этих днях Г. С. Конюшков, работавший на БГЭС начальником техотдела, а затем и начальником службы релейной защиты:

«Взрывчаткой мы располагали, имели и распоряжение о взрыве Баксан ГЭС. Осуществить это должен был сапер, которого нам обещали прислать. Но сапер все не появлялся. Немцы уже приближались к городу Прохладному. Ждать дальше было нельзя. Я обложился литературой по направленному взрыву и стал рассчитывать количество взрывчатки, необходимой для вывода ГЭС из строя.

Окончив расчеты, мы уже собирались закладывать заряд в плотину, когда появился долгожданный сапер Красной Армии. Я показал ему свои расчеты. Он рассмеялся и сказал, что такого количества взрывчатки хватит не только для небольшого отверстия в центре плотины, но и для того, чтобы вся плотина взлетела в воздух. Он уменьшил количество заряда раз в 20–25 и взорвал плотину направленным взрывом. Размер разрушения точно соответствовал тому, что мы хотели получить. Кроме того, были осуществлены микровзрывы на верхних и нижних частях напорных трубопроводов. После того как станция была взорвана, мы, несколько руководящих работников БЭКа, пешим порядком стали уходить от немцев»[163].

Вот так просто, без особых раздумий и стенаний, при отступлении саперы РККА взрывали ТЭЦ, ГЭС, портовые сооружения, элеваторы, склады с ГСМ, заводы, лишь бы не досталось оккупантам и не использовалось ими во вред Красной армии в дальнейшем. Если сам И. В. Сталин и весь Генштаб РККА прекрасно знали, что немцы не вечно будут оккупировать малую часть территории СССР, то зачем было нужно выжигать и взрывать множество жилых и производственных зданий, а также объекты городской инфраструктуры, изначально зная, что эти мероприятия принесут множество проблем и горя оставшемуся населению?! Непонятно…

Город Железноводск в августе 1942 года, к счастью, не стал ожесточенной ареной кровопролитных боев РККА с вермахтом, более того, части 37-й армии даже не стали оборонять его, а в спешном порядке отступили в Кабардино-Балкарскую АССР, к предгорьям Главного Кавказского хребта. По странному стечению обстоятельств 7 августа 1942 года так называемую оборону города Железноводска занял 278-й стрелковый полк 11-й дивизии внутренних войск НКВД СССР, сформированной в период с 6 января по 1 февраля 1942 года по приказу НКВД СССР № 0021 от 5 января 1942 года во исполнение Постановления ГКО № 1099-сс от 4 января 1942 года «Об организации гарнизонов войск НКВД в городах, освобождаемых КА». Дивизия до боестолкновений с вермахтом выполняла задачи по несению гарнизонной службы в городах Северного Кавказа, в полосе действий Северо-Кавказского фронта, охраняла войсковой тыл Красной армии, внутренний правопорядок, принимала участие в борьбе с разведывательно-диверсионными группами противника, а также с уголовным и политическим бандитизмом. Можно сейчас предположить, что 278-й полк 11-й дивизии НКВД СССР своей главной задачей ставил оперативное обеспечение минирования инженерно-саперными подразделениями 37-й армии промышленных объектов, городской инфраструктуры (водопровод, канализацию, электроподстанцию) и лечебно-оздоровительных учреждений. Судя по тому, что на Кавказских Минеральных Водах практически все санатории остались к августу 1942 года целы, саперы РККА просто не успели взорвать намечаемые объекты или группам минирования не хватило взрывчатки. Кто же тогда взорвал санаторий имени Сталина и кому этот акт вандализма был нужен? И почему тогда не пустили на воздух остальные санатории Железноводска и Кисловодска?! Вот, например, оплот номенклатуры на Кавминводах – дом отдыха СНК «Красные камни» не стали взрывать при отступлении 37-й армии, и вермахт тоже не захотел тратить время на уничтожение огромного здания.

Автор этих строк весьма скрупулезно проанализировал доступные документы той эпохи, в частности историю боевого пути 37-й армии, а также агентурно-оперативные мероприятия особого отдела НКВД Северо-Кавказского фронта[164]. Не вдаваясь глубоко в сложную специфику работы особых отделов НКВД СССР в годы Великой Отечественной войны, я целенаправленно обращу внимание читателей на то, что в полосе обеспечения фронта военной контрразведкой создавались в зданиях школ, больниц, санаториев, домов отдыха временные тюрьмы, где находились задержанные дезертиры, вражеская агентура, мародеры, солдаты и офицеры РККА, совершившие преступления и подлежащие суду военного трибунала. Зачастую приговоры в этих тюрьмах особых отделов НКВД приводили в исполнение в одном из помещений здания, а трупы закапывали в общей яме, предварительно вырытой заключенными во дворе. Гипотетически предполагаю, что с госпиталем № 2163, находящимся в двух корпусах санатория имени Сталина, «по соседству», в другом – третьем корпусе размещался особый отдел НКВД 37-й армии вместе с тюрьмой, оборудованной там же.

В настоящее время архив ЦА МО РФ не дает без особого допуска справок из военных архивов о дислокации штабов, подразделений армейских особых отделов НКВД в годы Великой Отечественной войны, что значительно усложняет поиск истины. Автор допускает, что в здании санатория имени Сталина мог размещаться как штаб 37-й армии Северо-Кавказского фронта, так и штаб любой части, организационно входящей в данную структуру. Возможно, некоторые из читателей обвинят автора этих строк в грубой подтасовке фактов, фальсификации и накручивании ненужной истерии вокруг правительственного санатория, вроде как взорванного немецко-фашистскими оккупантами при отступлении в январе 1943 года. Однако факты упрямая вещь. Временные тюрьмы особых отделов НКВД СССР при фронтовых армиях существовали, но в силу ненужной политкорректности о них в настоящее время не принято громко говорить. Можно ли предположить, что в одном из зданий санатория имени Сталина размещался особый отдел НКВД 37-й армии или входящей в ее состав одной из дивизий? Конечно же да.

Вот, например, что рассказывает в своих воспоминаниях бывший боец 42-го отдельного дивизиона бронепоездов 37-й армии Северной группы войск Закавказского фронта Илья Лазаревич Деген о своем пребывании в тюрьме особого отдела НКВД 60-й стрелковой бригады 9-й армии Северной группы войск Закавказского фронта, находившейся в стенах школы селения Брут Северо-Осетинской АССР:

«…Для меня лично самый страшный период войны – это наше отступление на Северном Кавказе. А на Кавказе я неоднократно был свидетелем массового бегства с поля боя. Передовая полностью обезлюдела. Как-то, когда бронепоезд нашего 42-го отдельного дивизиона 37-й армии Северной группы войск Закавказского фронта, в котором я служил командиром отделения разведки, остановился на полустанке Северо-Кавказской железной дороги и я увидел столб – «До Ростова-на-Дону – 647 километров», мне стало жутко… Боевой задачей дивизиона осенью 1942 года было – прикрытие направления на Моздок и Беслан. В начале сентября 1942 года положение стало критическим. Мы прибыли на станцию Докшукино, сейчас уже не помню, это юго-восток Кабардино-Балкарии или уже северо-запад Северной Осетии. Мы должны были поддержать огнем наши пехотные части. Но на станции и рядом с ней – вообще не было никаких пехотинцев. Тишина страшная. Абсолютная! Тишина перед немецкой атакой, которую у нас не было шансов сдержать. Я даже сейчас не понимаю, как нам удалось выжить в тот день. Немцы обошли станцию. Находясь на перроне, мы еще и попали под огонь своих «катюш». В сентябре 1942-го сводный отряд дивизиона бронепоездов, 44 человека, был брошен на оборону перевала и ущелья Эльхотовы Ворота на высоте 3000 метров над уровнем моря. От звука выстрела сошла лавина. Огонь мы вели только снайперский, а немцы заваливали нас минами. На какое-то время нас просто забыли на перевале. Кончились продукты. Начался голод. За каких-то три дня я полностью сжевал ремешок танкошлема, а потом в течение двух дней во рту не было ни крупинки.