В студии больше не было той радостной атмосферы, которая, начиная с «Love Me Do», сопровождала все их предшествующие сессии и неизменно ощущалась в их музыке. Джордж Мартин был раздражен присутствием Йоко, тем, как она вмешивалась в текущую работу и вообще отвлекала на себя внимание Джона; и хотя он был слишком джентльменом, чтобы высказаться напрямую, из контрольной комнаты ощутимо веяло холодом. Процесс периодически вставал, когда кто-нибудь уезжал отдохнуть, не предупредив остальных, — признак утраты энтузиазма, которая затронула даже обычно педантичного Мартина.

Единственным человеком, преданным делу и полностью на нем сосредоточенным, оставался Пол, и его поведение, воспринимавшееся как учительский диктат и понукание, спровоцировало такой разлад с Джорджем и Джоном — или, точнее, двухголовым существом на месте Джона, — к которому не приводили даже самые тяжелые гастрольные стрессы. «Нам тогда всем надоело быть у Пола в подыгрывающем составе», — позже заметил Джон, хотя, справедливости ради, Пол столь же часто играл в подыгрывающем составе у него самого.

Напряженная обстановка в конечном счете сказалась даже на Джеффе Эмерике — звукоинженере, который присутствовал на каждой их сессии, начиная с «Love Me Do», и за все эти годы сделал многое для формирования их фирменного звучания. Эмерику надоело слушать, как трое солистов «спорят между собой и посылают друг друга подальше», и он ушел в самый разгар сессий, на которых записывалась маккартниевская «Ob-La-Di, Ob-La-Da».

Распад группового сознания, пожалуй, нагляднее всего дал о себе знать в «Revolution 9». Эта вещь поначалу была финальной частью ленноновской «Revolution», однако они с Йоко растянули ее и выделили в отдельный трек, в котором явственно ощущалось влияние Карлхайнца Штокхаузена. Это был восьмиминутный коллаж из случайных звуковых эффектов и пульсирующих пленочных петель, перемежавшихся разговорными вставками от Джона — и Джорджа — и голосом Йоко, повторявшей, без всякой связи с чем-либо, «You become naked» («Вы обнажаетесь»). Трек записывался, пока Пол уезжал в Америку, и к моменту его возвращения был уже закончен.

Сам он начал ценить экспериментальную музыку (и почитать Штокхаузена) задолго до Джона. Собственно говоря, за два года до этого, когда они работали над «Penny Lane», он был инициатором записи довольно похожей пьесы под названием «Carnival of Light», которую публика могла услышать (на пленке) на одном из мероприятий в зале «Раундхаус». Однако в песнях Beatles сюрреалистические звуковые эффекты появлялись до сих пор исключительно в строго дозированном виде. При поддержке Мартина Пол стал доказывать, что присутствие «Revolution 9» на альбоме — это эгоизм, который у большинства слушателей вызовет в лучшем случае недоумение. Однако Джон, имея за спиной Йоко и Джорджа, настоял на ее включении. Получилось, что главному авангардисту среди Beatles неожиданно навязали роль трусоватого реакционера, противника приключений и экспериментов.

По иронии судьбы самая серьезная неприятность произошла по вине самого непритязательного из членов группы — барабанщика, который настолько свыкся с второстепенной ролью, что занимал свои свободные часы во время записи Sgt. Pepper уроками шахматной игры. Где-то в середине работы над «Back in the USSR» Ринго запорол вставную партию на тамтаме и был вынужден выслушать очередную нотацию от Пола, сопровождавшуюся демонстрацией того, как на самом деле это нужно играть. В ответ он бросил палочки на пол и — что было беспрецедентно — обиженно вышел со словами о том, что он со своей игрой им явно больше не подходит и что он чувствует себя четвертым лишним. (Когда он сказал об этом Джону и Полу, каждый из них в свою очередь ответил, что чувствовал четвертым лишним себя.) Реальной причиной, как свидетельствует Джордж Мартин, было то, что он просто больше не мог выносить нескончаемой ругани остальных.

Его бегство — на Сардинию, где он укрылся на яхте своего киношного друга Питера Селлерса, — само по себе не представляло катастрофы. Пол взял на себя обязанности барабанщика на «Back in the USSR», а потом и на ленноновской «Dear Prudence». Однако оно заставило его товарищей по группе почувствовать себя скандалящими родителями, которые вдруг замечают, как их ребенок сидит наверху лестницы и с несчастным выражением смотрит на них через перила. Была немедленно послана покаянная телеграмма за подписью всех трех («Ты самый лучший рок-н-ролльный барабанщик в мире… мы тебя любим»), а когда пару недель спустя Ринго вернулся на Эбби-роуд, он обнаружил приветственные плакаты повсюду на стенах студии и собственную ударную установку, заваленную цветами.

Если бы только остальные грядущие проблемы можно было решить так же просто.

Из-за своего романа с Джоном Йоко из мало кому известного художника-эксцентрика превратилась в самую ненавидимую и поносимую женщину Британии. Пресса дружно изображала ее бессердечной аферисткой, хитроумно поймавшей одного из Beatles в свои сети лишь для того, чтобы с помощью его богатства и славы дать толчок своей бесконечно менее выдающейся карьере. Сыграло свою роль и остаточное негодование по поводу бесчеловечного обращения японцев с пленными во время Второй мировой — вместе с обычным неприкрытым расизмом. Бросить свою славную английскую жену с ребенком ради женщины, которую было совершенно приемлемо называть «япошкой», — это выглядело образцовым проявлением ленноновской неортодоксальности, только теперь она не казалась никому милой и забавной.

Столь же единодушной была и реакция его фанаток, каждая из которых в случае, если вдруг случится невероятное и он расстанется с Синтией, считала себя следующей в очереди. Стоило только Йоко появиться на публике рядом с Джоном, ее встречали криками: «Япошка!», «Китаеза!», «Узкоглазая!» и даже «Река Квай!»[42], а также толкали, пинали ногами, оплевывали и дергали за волосы. Однажды группа девушек вручила ей букет желтых роз стеблями вперед — чтобы, когда она возьмет их, шипы оцарапали ей руки.

Несмотря на все претензии, которые были у Пола к Йоко, он, естественно, не мог не поддержать Джона на фоне этого урагана ненависти. Парочка перешла на положение беглецов, пусть даже смягченное богатством Джона и возможностями Apple, — они останавливались в квартирах друзей, после чего перебазировались в следующее место, пока их не выследила пресса. Пол предложил им убежище на Кавендиш-авеню, где они прожили месяц в компании с его только что вселившейся подругой Фрэнси Шварц. Хотя немногие женщины находили с Йоко общий язык, у Фрэнси, как еще одной бывшей нью-йоркской жительницы, это получилось: позже она весело вспоминала, что Джон «обожал кукурузные хлопья», а однажды они втроем пробовали опиум.

Тем летом Джон и Йоко были отнюдь не единственным неприятным новостным поводом для Beatles. 3 июля, проработав каких-то полгода, закрылся бутик Apple на Бейкер-стрит. Для обычного покупателя, на которого они рассчитывали, одежда, изготовленная голландским дизайнерским коллективом The Fool, оказалось слишком необычной и слишком дорогостоящей; вдобавок сочетание полумрака и неопытного персонала превратили его в рай для мелких воришек. Пол, конечно же, ни в чем таком не признался, когда его стали спрашивать о причинах закрытия: дело было просто в том, прокомментировал он с наполеоновским апломбом, что «Beatles устали быть лавочниками».