На самой окраине они заказали в «Мясной компании Буэнос-Айрес» пампасбургеры на вынос. В мягкой темноте ночи забегаловка своими закругленными формами и яркими огнями напоминала приземлившееся НЛО; к ней, светя фарами, подъезжали автомобили, а потом, удовлетворенные, катили прочь. Возвращаясь к джипу, Севджи на миг остановилась, прижимая к груди теплый пакет с едой, и посмотрела на Куско, распростершийся в долине ковром огней. Чувство дороги смешивалось с чем-то еще – чем-то ранящим, как те оставшиеся позади кусочки чужих жизней, залитые желтым светом.

Она думала о Мурате, об Итане, о матери, оставшейся где-то там, в Турции, черт знает где именно. Во всем этом не было никакого смысла… только боль.

Считается, что с годами ты станешь лучше с этим справляться, Сев.

Ну да.

Сзади подошел Марсалис, хлопнул по плечу:

– С тобой все нормально?

– Да, – солгала она.

Марсалис сел на водительское место и включил автопилот. Севджи прищурилась: Итан держался бы за баранку, пока глаза не стали бы слипаться.

– Ты не хочешь больше вести?

– Смысла нет. Будет темно, и я не владею языком, на котором общаются большегрузы.

Он оказался прав. Стоило им выехать из Куско, как из тьмы стали возникать автовозы со складов корпораций и из депо на окраине города. Казалось, они появляются из ниоткуда, как киты возле гребной лодки, ни тебе предупреждения, ни настигающего сзади белого света фар, грузовики просто вырастали рядом в порыве темного воздуха, миг шли бок о бок с джипом, подрагивая высокими стальными бортами в слабом свечении габаритных огней, а потом вырывались вперед и исчезали в ночи. Автопилот джипа негромко чирикал в кабине, освещенной огнями приборной панели, переговариваясь с каждым автовозом, обмениваясь информацией, подстраиваясь. Возможно, желая на прощание доброго пути.

– Ты привык к такому на Марсе? – спросила Севджи.

Марсалис нахмурился.

– Я привык к этому с рождения, как и все остальные. Мы, знаешь ли, живем в эпоху механизмов с искусственным интеллектом.

– Я думала, на Марсе…

– Да, все так думают. Обычная история. Машины поддерживают жизнь на Марсе, так? Думаю, это отрыжка первых лет колонизации, все изменилось, когда всерьез занялись окружающей средой. Я читал, что раньше даже ученые думали, будто на терроформирование Марса уйдут столетия. Наверно, они не знали, как нанотехнологии все ускорят. А технический прогресс продолжает убыстряться, и мы всю жизнь играем с ним в догонялки. – Он взмахнул рукой. – Поэтому Марс до сих пор кажется таким, каким он был до появления пригодной атмосферы, – красные скалы, воздушные шлюзы… Чтобы эти стереотипы ушли, нужно время. Когда в сознании людей складывается картина чего-то, они не слишком охотно с ней расстаются.

– Охренеть как верно.

Он помолчал, глядя на нее. Улыбнулся:

– Да уж. К тому же до Марса далеко. Чересчур далеко, чтобы добраться туда, посмотреть на все своими глазами и избавиться от иллюзий. Пришлось бы слишком долго бежать через черную пустоту.

На последних словах его улыбка увяла, а взгляд стал невидящим. Голос тоже изменился: Севджи слышала в нем эти самые огромные расстояния, как будто где-то рывком открыли дверь, и снаружи повеяло космическим холодом, царящим между обитаемыми мирами.

– Там было ужасно? – тихо спросила она.

Он стрельнул в ее сторону глазами:

– Довольно-таки.

В джипе стало тихо, он мчался сквозь тьму, слегка покачиваясь, в его салоне дисплеи светились синим на приборном щитке.

– В одной из криокапсул, – сказал наконец Марсалис, – была женщина, Елена Агирре. Думаю, она из Аргентины. Техник-почвовед, возвращалась из командировки. Она была похожа на… Ну на одну мою знакомую. И я стал с ней разговаривать. Это началось как шутка, знаешь, когда принимаешься болтать всякое, лишь бы остаться в здравом уме. Ну, например, я спрашивал ее, как прошел день, и все такое. Были ли в последнее время интересные почвенные образцы? Все ли в порядке с нанообработкой земель? Рассказывал ей, что делал, нес разную чушь о том, как встречусь со спасателями и с сотрудниками центра управления полетами на Земле. – Он прокашлялся. – Ну вот, понимаешь, если провести некоторое время в полном одиночестве, начинаешь во всем видеть знаки, образы во всем этом… Начинаешь думать, что вся эта херня происходит с тобой не просто так, что это больше, чем простое совпадение… Начинаешь спрашивать себя: «Почему я? Почему эта невозможная с точки зрения статистики мудотень случилась именно со мной? Начинаешь думать, что это дерьмо возникло из-за неких злых сил, и они держат руку на пульте. – Он скривился. – Похоже на религию, да?

– Нет, не слишком. – Это прозвучало неожиданно жестко.

– Нет? – Он пожал плечами. – Ну, ничего более близкого к религиозным чувствам в моей жизни не было. Говорю же, в какой-то момент я стал верить, что нечто извне пытается меня сломать, а раз так, может быть, существует и что-то еще, какая-то противоположная сила, которая за меня, которая обо мне заботится и присматривает за мной. И я начал искать ее, искать знаки. Образы, говорю же. На то, чтобы найти один, не ушло много времени – каждый раз, когда я останавливался возле криокамеры Елены Агирре, смотрел на ее лицо и разговаривал с ней, мне становилось легче. Довольно скоро это стало приносить чувство защищенности, а еще через некоторое время я решил, что Елену Агирре поместили на «Фелипе Соуза», чтобы она приглядывала за мной.

– Но ведь она была, – взмахнула рукой Севджи, – человеком. Обычным человеческим существом.

– Я не говорю, что в этом был какой-то смысл, Эртекин. Я говорю, что это было вроде религии.

– Я думала, – серьезно сказала она, – что тринадцатые не способны уверовать.

Итан определенно был не способен. Ей помнилось его безразличное, сопровождаемое подавленной зевотой непонимание, когда она пыталась заговаривать на эту тему. Как будто она была каким-то иисуслендским нелегалом, который стоял в дверях и пытался всучить ему что-то пластмассовое и бесполезное.

Марсалис уставился в голубое свечение дисплеев на приборной панели.

– Да, говорят, мы для этого не приспособлены. Это как-то связано с корой лобной доли, поэтому мы и приказы плохо воспринимаем. Но я же говорю, там было плохо. Мне пришлось застрять в темной пустоте и искать смысл там, где есть лишь случайность. Ощущать бессилие, знать, что моя жизнь и смерть зависят от факторов, которые я не могу контролировать. Разговаривать с лицами спящих или со звездами, потому что это лучше, чем беседовать с самим собой. Так что не знаю, что там у меня с лобной долей, могу сказать только, что через пару недель на борту «Фелипе Соуза» я обрел нечто вроде религии.

– И что изменилось?

Он снова пожал плечами:

– Я посмотрел в окно.

Они опять замолчали. Мимо проехал очередной автовоз, обдав их воздушной волной. Джип качнулся на ней, летя сквозь ночь.