– Двадцать два, если быть точным.

Даже на банкете они не могли удержаться… Так уж он устроен, как-то подумал он, невозможно бороться против своей сущности… Его тогда беспокоил Фидель, наверняка хорошо знакомый с карибской манерой ухажерства. Он помнил, как тот поглядел на него, когда они с Линой вернулись якобы с перекура.

И что теперь делать? Просто сбежать? Карстен наверняка уже гонит машину, нарушая все правила, чтобы успеть в Эншеде и пробить череп своему неверному компаньону. Надо было уносить ноги, но он почему-то решил дожидаться судьбы.

– Понимаешь, я влюблен в нее, – сказал он. – Знаю, знаю, это звучит дико, но что делать… Может быть, просто признаться во всем Хамреллю?

– Нельзя влюбиться в двадцатидвухлетнюю девицу. Придумай формулировку получше.

– Плевать на формулировки. Я говорю правду.

– Я тоже влюблен, – сочувственно заявил Винсент. – Во фрекен Камиллу. Еще как влюблен! Но я обещал жениться на маме…

– Надо позвонить Лине. Мы договорились встретиться вечером. В отеле…

– Как романтично!

– Моя жизнь – хроническая катастрофа, Луиза. А в довершение ко всему эта двадцатидвухлетняя пригородная принцесса вовсе меня не любит. Знаешь, какая моя главная проблема? У меня нет ни грамма самоуважения!

– Может быть… Винсент, ты не мог бы пройти в свою комнату на минутку? Нам надо поговорить!

– К тому же я и сестре устроил веселую жизнь… Ввязался в аферу не с теми людьми, продал поддельные картины профессиональным преступникам…

Через несколько минут, если посмотреть со стороны, где Иоаким охотнее всего бы находился, ситуация выглядела вовсе не настолько критической. Посторонний наблюдатель заметил бы вот что: Винсент, погруженный в покемоновские карты, скрылся в своей комнате – пусть взрослые поговорят о своих взрослых глупостях. А у калитки в эту же секунду остановился оливкового цвета джип с двумя пассажирами. Один из них, молодой человек с едва уловимыми нордическими чертами, вступающими в непримиримый контраст с индейским цветом кожи и чернейшей шевелюрой, остался в машине. А второй, под два метра ростом, лысый и тучный, в потертых тренировочных штанах, в несколько прыжков добежал до крыльца. Наблюдатель посчитал бы, что в его внешности нет ничего угрожающего – он совершенно не выглядел как обманутый муж, желающий отомстить своему обидчику и совершить crime passionel[145].

– Нам надо уехать из города, – сравнительно спокойно, если не считать одышки, сказал он. – Причем немедленно. Мы по уши в дерьме!

Карстен объяснил своему чуть успокоившемуся пассажиру, что произошло, только когда они выехали на скоростную магистраль Е-4 и взяли курс на юг.

– Дела обстоят так. Сижу я себе в полдень в «Оазисе» и играю с приятелем в шахматы… Звонок. Эмир словно взбесился: орет на меня то по-сербски, то по-шведски. Дескать, он меня найдет и отрежет яйца, задушит в собственных кишках и вообще сделает из меня свиное филе. Спокуха, Эмир, говорю. Я сижу в «Оазисе», ты знаешь, где меня найти – за крайним столиком, около караоке. Давай сюда, я не двинусь с места, пока не доиграю партию. Не знаю, какая муха тебя укусила. Садись в машину – и ты тут. Я даже мат не успею поставить. Разрулим все проблемы… я приглашаю на стаканчик. Не выйдет, орет… я прямо слышу, как он зубами скрипит от злости, не выйдет… я еду из Копенгагена, сейчас на Эресундском мосту, если быть точным, а дальше Сконе… пойду сто девяносто. Ну вот и хорошо, говорю, при такой скорости часа четыре – и ты тут, только поострожней на поворотах. И расскажи, говорю, с чего ты взвился… И он рассказывает… типа, успокоился малость. Они с Марио были в Дании и пытались продать папашиных Кройеров. Они этим с осени занимаются, и вроде все шло нормально… несколько югов из Дании, ну, скупщики краденого, ты знаешь, уже и деньги приготовили, а потом один из них говорит – давайте покажем оценщику. Наверное, кто-то у них там есть… В общем, я половину не понял из того, что Эмир нес, но какой-то там эксперт заявил, что гарантировать подлинность на сто процентов он не может. На сто процентов! А не на сто процентов для такого отморозка, как Эмир, означает на сто процентов не. Он же родной матери не верит. Он почему у нас купил картины? Вообразил, идиот, что я почему-то должен быть порядочней, чем он сам. А теперь их напугали в Копенгагене. Теперь братаны начинают складывать два и два.

– А что ты ответил?

– Притворился удивленным. Если картины и в самом деле подделаны, дорогой Эмир – мы это пока утверждать не можем, – но если картины подделаны, то нас надули точно так же, как и тебя. Вся история – комар носа не подточит, все лейблы на месте, все бумаги, даже справка, что картины украдены. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Сдал нашего друга Йонни в полицию? Ничего не делай, ревет Эмир. Сиди и жди в «Оазисе», пока я не приеду и не суну твой кривой хер в мясорубку. Да успокойся ты, мать твою, ору я. Клянусь, мы найдем людей, хотя бы ребят из «Буковскис», я там кое-кого знаю, я совершенно уверен – картины такие же подлинные, как твоя домашняя сливовица… Можем связаться с галереей в Гётеборге и спросить, правда ли, что их обчистили… но он, падла, не клюнул! Оказывается, он уже звонил твоему свояку. Сразу позвонил, как только у них очко заиграло, и начал того шантажировать. А может, просто так, решил проверить, так ли оно и есть на самом деле. Но свояк твой, похоже, не из того теста. Чуть не обосрался по телефону, а для такого, как Эмир, этого хватает. Охотничий, знаешь ли, инстинкт…

– Я знаю, – сказал Иоаким. – У Эрланда чуть не нервный срыв. Слава богу, сестра еще ничего не знает.

– Короче, он ничего толком не мог сказать и только подлил масла в огонь. И тут-то Эмир начал подозревать нас – дескать, мы сознательно его надули. Что, в общем, соответствует истине…

– И что теперь делать?

– Держаться подальше от Стокгольма, пока не решим вопрос.

– И как мы его решим?

– Придумаем. В худшем случае купим картины назад, и еще заплатим проценты, чтобы их успокоить.

– О боже…

– Такова жизнь, Йонни, you win some, you lose some[146]. Меня не удивит, если мы наткнемся на Эмира в районе Нючёпинга. Эти ребята на амфетамине с самого утра, и Эмир поклялся отрезать мне яйца до восхода солнца… или что-то другое – на сербско-хорватском, я толком не понял, но наверняка не менее поэтичное…

– Чем закончился разговор?

– Я сказал, что все обсудим при встрече. Приезжай, говорю, в «Оазис», я тебя жду. Тут у меня мат в три хода, но мы играем матч из десяти партий, без часов, так что дождусь. Крути прямо в Рогсвед-центр, и все выясним. Пока суд да дело, говорю, попробую найти моего дружбана Йонни, тебе, наверное, с ним надо поговорить, это же его наколка. Это же его приятели вскрыли галерею. Я всего-навсего посредник, ты это запомни, Эмир, и не делай ничего сгоряча.