Видно было, что он изо всех сил старается исполнить ееприказание.

Его глаза открылись, но он ничего не видел. Кожа приобрелаоттенок старой слоновой кости. Волосы разметались по подушке. Клинок лордаГарлека оставил на лице страшный шрам.

– Оставьте нас, – мягко велел я всем, кто был вкомнате.

Никто не возражал.

Услышав, как закрылись двери, я наклонился и, пронзив язык,капнул кровью на жуткий рубец. Удивительно! Как быстро исцелилась плоть!

Амадео снова открыл глаза.

– Мариус, – тихо произнес он. Никогда еще за всю нашусовместную жизнь он не называл меня по имени. – Мариус пришел. Почемумонахи мне не сказали? А только молвили, что мне еще рано умирать.

Я поднял его правую руку. На ней тоже пламенел след клинкалорда Гарлека. Я коснулся рубца целительным поцелуем – и чудо повторилосьвновь.

Амадео вздрогнул. Ему было больно: он закусил губы и сновапогрузился в глубокий сон. Яд снедал его изнутри. Симптомы очевидны.

Он умирал, что бы ни сулили видения, и нежный Поцелуй Кровиникак не мог его спасти.

– Ты им поверил? – спросил я. – Что тебе еще раноумирать?

Он с трудом открыл глаза. Каждое движение причиняло боль.

– Мастер, они вернули меня к тебе, – ответил он. –Какая жалость, я не помню всех слов, но они предупреждали, что я забуду. Зачемя вообще попал сюда, Мастер?

Ему было плохо, но он не хотел молчать.

– Почему меня похитили из моей далекой страны и привезли ктебе? – продолжал он. – Я помню, как скакал по степи, а в рукахдержал икону, мной же написанную икону. Рядом ехал отец, великий всадник,великий охотник. Но на нас напали злые татары, они схватили меня, а икона,Мастер, икона полетела в высокую траву. Мастер, я вспомнил. Наверное, они убилиотца, когда увозили меня.

– Ты видел его, дитя мое? – спросил я. – Во сне?

– Нет, Мастер. Но я, возможно, просто забыл.

Он внезапно закашлялся, а перестав кашлять, глубоковздохнул, словно на большее уже не хватало сил.

– Я знаю, что написал икону и мы поехали через степь, чтобыповесить ее на дерево. Таков был священный обычай. В степях опасно, но отецвсегда там охотился. Отец ничего не боялся, а я ездил на лошади не хуже его.Мастер, теперь я знаю историю моей жизни, все знаю, но тебе рассказать немогу...

Голос его внезапно охрип, по телу прошла судорога.

– Это смерть, Мастер, – прошептал он, – но онисказали, что мне рано умирать.

Я знал, что ему оставались считанные минуты. Был ли в моейжизни человек, которого я любил больше его? Которому до такой степени раскрывалдушу? Если я пророню слезу, он заметит. Если я сейчас дрогну, он поймет.

Давным-давно меня точно так же похитили и взяли в плен! Ужне по этой ли причине я его выбрал? Грабители вырвали его из жизни, совсем какв свое время меня.

И я мечтал подарить ему величайший дар – бессмертие! Ктодостоин бессмертия, если не он? Да, он молод, но что плохого, если он навекиостанется прекрасным, если сохранит облик юноши?

Он не Боттичелли. Он не обладает невероятным талантом и некупается в славе.

Если он сейчас умрет, мало кто вспомнит о нем, кроме меня.

– Как они могли сказать, – прошептал он, – что моевремя еще не пришло?

– Они вернули тебя мне! – выдохнул я. – Амадео, тыповерил тем монахам? Поверил в стеклянный город?

Он улыбнулся. Его улыбка всегда была прекрасна, но никогдане выглядела невинной.

– Не плачь по мне, Мастер, – ответил он. Он попробовалприподняться с подушек и широко распахнул глаза. – Когда упала икона, моясудьба была предрешена.

– Нет, Амадео, я не верю! – воскликнул я, сознавая, чтовремени уже не остается. – Иди к ним, дитя мое, зови их! Скажи, пустьзабирают тебя к себе.

– Нет, Мастер. Возможно, они не настоящие, – возразилон, – или же плод горячечного бреда. Возможно, это фантомы, сотканные изобрывков памяти. Но ты настоящий, Мастер. Я хочу Крови. Я ее пробовал. Я хочуостаться с тобой. А если ты откажешь, верни мне Бьянку! Пришли сюда моюсмертную сиделку, Мастер, ведь она утешает меня куда лучше, чем ты, холодный инеприступный. Я останусь с ней вдвоем и умру.

Силы покинули его, и он упал на подушку.

Я в отчаянии пронзил клыками язык и наполнил рот кровью. Явсю кровь отдал ему, но яд распространялся слишком быстро.

Он улыбнулся, согретый кровью, но пелена слез застила емуглаза.

– Прекрасный Мариус, – проговорил он, как будто был гораздостарше меня, – прекрасный Мариус, ты дал мне Венецию, так дай же мнеКровь.

Время вышло. Я безнадежно рыдал.

– Ты действительно хочешь получить Кровь, Амадео? –спросил я. – Скажи, что ты навсегда отказываешься от солнца, а источникомтвоего благополучия навеки станет кровь злодея.

– Клянусь! – прошептал он.

– Ты хочешь жить вечно и никогда не меняться? Питатьсякровью смертных, твоих бывших братьев и сестер?

– Да, никогда не меняться. Жить среди смертных, моих бывшихбратьев и сестер.

Я подарил ему последний Поцелуй Крови. А затем поднял иотнес к ванне.

Я сорвал с него тяжелые грязные одежды и положил его втеплую воду, где с помощью собственной крови исцелил все раны, нанесенныелордом Гарлеком. Я навеки сбрил каждый волосок, пробивавшийся на его лице.

Теперь он был готов к ритуалу, словно жертва, приведенная назаклание. Сердце билось все медленнее, веки отяжелели, и он уже не мог открытьглаза.

Я надел на него простую длинную рубашку из шелка и, какребенка, вынес из комнаты.

Нас ожидали взволнованные домочадцы. Не помню, что я имнагородил. Я словно обезумел. Бьянку я попросил успокоить и поблагодаритьостальных, а также передать им, что жизни Амадео ничто не угрожает и что я само нем позабочусь.

– Оставь нас, моя красавица, – сказал я и поцеловал ее,держа на руках Амадео. – Доверься мне, и я прослежу, чтобы тебе никогда неприходилось страдать.

Я видел, что она поверила. Она перестала бояться.

Через несколько мгновений мы с Амадео остались наедине.

Я понес его в самые великолепные покои – в то помещение, настенах которого я, полагаясь лишь на память и мастерство, скопировалграндиозную фреску Гоццоли «Шествие волхвов».