– А вот здесь вы ошибаетесь, Владимир. Эйнштейна они оставили для лохов и богоборцев. Сами же взяли все разработки по эфиру под контроль военной отрасли. Теория эфира, заложенная Теслой и Ленардом, дает ключ к созданию самых невероятных технологий, начиная от энергетических установок на новых физических началах и заканчивая телепортацией и перемещением во времени.

Глаза Крука блестели, он размахивал руками, словно готовясь к той самой телепортации из своего гибельного заточения.

– Начинаю понимать, как ты здесь оказался, – больше сочувствия, чем усмешки прозвучало в устах Мозгалевского.

– Послушайте, эфир – это информационная среда, формирующая материю, – чеканил Крук. – Прошлое, настоящее и будущее – это информационные потоки, которые можно не только считывать, но и материализовывать. «Было», «есть» и «будет» находятся в одной временной плоскости. Хотя «временное» – это очень примитивное определение. Несколько лет назад ДАРПА, ну, то самое военное агентство США, о котором я вам рассказывал, выпустило сообщение, что технология путешествий во времени реальна, но тщательно охраняется спецслужбами, как вопрос национальной безопасности.

– Мне кажется, что я готов поверить уже во все, – Мозгалевский растер лицо руками.

– Во все поверить несложно, самое трудное поверить в Бога, поскольку для этого требуется беззаветное мужество и осознанное отречение от человеческой природы, которая существует лишь в нашем больном сознании. Кстати, за последний год американцы получили семьдесят секретных патентов, связанных с разработками Теслы…

Последние фразы ученого до Мозгалевского не долетели. Его воображение скользнуло в сонное забвение. Он уже не боялся ни ночных допросов Берии, ни его грядущей казни. Его не пугали ни тюрьма, ни дурка, ни смерть. Все это вдруг показалось фальшивым и надоевшим. Он отрешенно глядел вглубь себя, наблюдая, как догорает свеча, и ожидал рассвета, в который осталось лишь поверить.

На следующее утро после уколов и завтрака в камеру в сопровождении двух санитаров вошел солидный господин в белом халате. Голову его покрывала бесформенная плешь, которую он украсил остатками волос, липкими крашеными прядями разложенных на блестящей лысине. Золотые очки с маленькими стеклышками сидели на кончике носа. Он смотрел поверх них едкими глазками, раздраженно пожирающими все кругом. Сам он был сухопар, но пальчики имел короткие и толстые.

– Жалобы, просьбы? – скучающе процедил господин, рассматривая заусеницы на левой руке.

– Здравствуйте, – Крук сделал робкий шаг навстречу делегации. – Вы, наверное, представитель руководства больницы?

– Заместитель главного врача. – Господин наконец отвлекся от своих кутикул и без интереса взглянул на Крука.

– Я почему-то так и подумал. У меня к вам огромная просьба. Я подготовил письмо на имя президента, оно достаточно объемное и, самое главное, совершенно секретное, поскольку…

– Хорошо, отправим, – господин небрежно забрал из рук физика несколько десятков страниц, испещренных карандашом.

– А как я смогу? – Крук попытался заручиться гарантиями.

– В установленные законом сроки, – мужчина споткнулся о слово, прищурился, перебирая в голове возможные варианты, затем махнул рукой и вышел из камеры.

– Что это? – с удивлением спросил Мозгалевский, раздосадованный, что не успел прояснить свою судьбу. – Где ты хранил эти бумаги?

– Это мой последний шанс. Все, что я вам рассказывал, более детально изложено в этом письме. Кроме того, я прошу сохранить мои труды, изъятые при обыске. Даже если меня не оправдают, эта работа не должна погибнуть. Зачем я тогда жил?

– Блажен, кто верует, тепло ему на свете, – вздохнул Мозгалевский, заваливаясь на шконку.

Ближе к обеду дверь отворилась и на пороге замаячили санитары.

– На уколы. Только Мозгалевский.

– А я? – привстал с кровати Крук.

– Потом.

– Что-то случилось? – Владимир с опаской потянулся к выходу.

– Вопросы не задаем, – механически прочеканил сотрудник.

– Владимир, – окликнул сокамерника Крук, – если мы больше с вами не увидимся, пожалуйста, найдите мою младшую дочь. Ее зовут Верой. Вера Крук, ей пятнадцать. Скажите ей, что я не шпион, что честно служил науке и Родине. Вам она поверит, обязательно поверит, – в глазах у физика стояли слезы.

– Не кисни, Петя. Все будет хорошо. Сам все ей объяснишь. Я ведь сейчас вернусь.

– Передайте ей, пожалуйста, что я очень ее люблю. – Крук словно не слышал Владимира. – Очень вас прошу!

Мозгалевский махнул рукой и вышел на продол.

Когда он вернулся, камера пустовала. Не было даже матраца, на котором спал Крук. Лишь под шконкой валялся огрызок его карандаша. Владимир постучал в дверь, окошко открылось, замаячил вопрошающий взгляд.

– Где мой сосед? – Мозгалевский прильнул к двери.

Окошко молча захлопнулось.

Дни текли в муторном ознобе. Мозгалевский просил отвести его к Швачкину, связаться с адвокатом или хотя бы следователем, позвать врачей или любое говорящее лицо. Все тщетно. Три раза в день уколы и два раза сортир. Он заикнулся о прогулке, но охранник отрезал, что это невозможно в связи с ремонтом двориков. В книгах отказали без объяснения причин. Он попытался сосредоточиться на воспоминаниях, но те были настолько ничтожны, одинаковы, больше гадливы, чем порочны, что мысли вновь соскальзывали в пустоту, замкнутую зеленым бетоном. Мозгалевскому вдруг подумалось, что ад подобен этому месту, где сознание покоится в пустоте, где ничего не происходит, а ты не можешь ничего сделать и ни на что повлиять. Вот что есть томление духа, вот что страшнее мучений и казней. Мозгалевский достал огрызок карандаша, оставшийся от Крука, и нацарапал на стене крестик. Ему вдруг стало немного спокойнее и теплее. Он перекрестился, попытавшись прошептать «Отче наш». Раза с четвертого у него получилось. Он испугался забыть молитву и нацарапал ее рядом с крестиком.

Владимир с благоговейным восхищением смотрел на свои граффити. Он даже не мог вспомнить, когда еще испытывал похожую гордость за свой труд. Мозгалевский зашептал молитву, затем еще раз и еще, переходя в полный голос, почти в крик. Пустота отступала, сердце наполнялось живительной радостью. Он рыдал и молился, наблюдая за собой из-под потолка камеры, и это не казалось ему странным. Так прошел час, а может быть, и два, пока обессиленный он не свалился на пол.

Владимир не очнулся, даже когда распахнулась дверь и недовольный визг потребовал его на выход.

– Куда? – сквозь забытье пролепетал Мозгалевский, поднимаясь с пола.

– Бог услышал твои молитвы, – заржал усатый выводной. – Главврач вызывает.

– Наконец-то, – облегченно вздохнул Мозгалевский, стряхивая дрему.