Я завидую тем,

у кого в кармане

54 рубля без сдачи.

Я завидую тем, кого

выбирают в какой-то совет.

Он стесняется очень,

он не хочет и хочет

потрудиться родины для

задаром.

Я завидую тем, кто

кофе пьет, не снимая пальто.

Я завидую тем,

кто свою жену

не убил сейчас ни за что

со злобой.

Я завидую также тем,

кто вовсю завидует мне.

Я завидую тем,

кто завидует тем,

кто завидует только себе

со страстью.

Я завидую тем, кто встает

рано утром под пение птиц.

Я завидую тем,

кто не встал допоздна,

не желая показывать лиц

измятых.

Я завидую только им

и еще человеку одному,

а кому – не скажу.

И кроме этих людей,

не завидую я никому,

никогда, ни за что.

(27.12.91, Москва, метро Чеховская-Дмитровская)

А когда придет невермор,

ненавязчивый, словно вор,

будто насморк, простой

и велик, как Толстой,

и разящ, как на желчи настой

спиртовый,

я скажу тогда палачу,

что подохнуть пока не хочу.

Он от радости спляшет

и веревки развяжет,

и вприпрыжку я поскачу, как новый.

Неизвестно куда.

(28.12.91, Москва, гост. Центральная, № 623, 9 ч. 30 мин., за дверью окрик: «Ты куда на х… пошла?» Меня всегда поражала эта формулировка вопроса, содержащая в себе ответ.)

Вам никогда не казался гостиничный номер в чужом городе, есть телефон, но нет телевизора, но есть радио, но нет ванной, но есть умывальник-раковина, но нет сортира, но раковина на удобной высоте, если чуть встать на цыпочки, хорошо, что я не женщина, дешевый гостиничный номерок, но одноместный, вечером, не казался он вам тюремной камерой, куда вас временно посадили, – ну, для познания и этой еще стороны жизни? Не возникало ощущения, что вот сейчас, в этом ограниченном пространстве, оставленный и забытый всеми, ты, наконец, должен сказать себе что-то самое главное, самое основное, никем не внушенное, рожденное внутри твоего умственного мыслительного естества? И в нем будет вся твоя боль, вся твоя грусть, вся твоя любовь, и будет это именно – ТВОЕ, непридуманное, не наговоренное.

Нет, право, пока у нас еще сохранилась способность осознавать себя сумасшедшими, мы не сошли окончательно с ума.

И Богово подаренье – жизнь – не кажется бессмысленной.

Хотя я не верю в Бога.

Но и неверию своему – не верю.

Я хочу верить просто, как жить.

Я никогда уже этого не смогу.

Почему же, скажите, сейчас, вот именно сейчас, когда я это пишу, на меня нашел короткий (вот-вот ускользнет) столбняк блаженной уверенности в необходимости всего? Необходимости. Не обойтись, не обойти. И это ощущение необходимости всего, может, и есть прикосновение души к тому, для чего люди приискали имя Бог? Я понять это не могу, назвать это не могу, это не счастье, не любовь, не транс какой-то, не радость выжившего организма после многонедельного запоя (запоя-то не было), не знаю что. И откуда взялось? – после довольно унылого дня, после езды в трамвае, где не хватало лишь гроба, а лица – словно именно на похоронах, после возвращения домой, где все то же, что и было, после… в общем, после всего того, что вы и сами представить себе легко можете.

Не знаю.