было необычно в практике Холопьего приказа и указывало на то, что взамен воспрещенного обычая держать слуг без кабал стали вводить обычай нанимать людей без срока. Нетрудно было догадаться, что подобный бессрочный наем был, в сущности, уловкой, закрывавшей от глаз правительства «добровольное холопство». Указом 9 марта 1608 года царь Василий запретил принимать такие записи и «в холопьи записные книги записывать не велел». Но, очевидно, борьба с крепким обычаем владельческой практики стала казаться царю непосильной, и он понял, что для добровольного холопства было слишком много благоприятных условий в хозяйствах, бедных рабочими силами и потому не имевших возможности формально кабалить каждого перехожего рабочего. И вот, вопреки принятой им 7 марта 1607 года мере, царь лично указал 21 мая 1609 года «отдавать старым государям» тех бескабальных холопов, которые жили у владельцев не менее пяти лет, хотя бы такие холопы и отказались выдать на себя кабалы добровольно. Распоряжение это царь сделал временно и условно – «до своего государева указу, а о том рекся государь говорить с бояры». Можно думать, что царь Василий сдержал это свое обещание и внес свои сомнения по вопросу о сроке бескабальной службы в боярскую думу: в том же году, 12 сентября, состоялся боярский приговор, который отменил указ 7 марта 1607 года и восстановил действие закона 1597 года о шестимесячном сроке добровольной службы[117].

Всего на два дня позднее первого распоряжения о холопах, именно 9 марта 1607 года, царь Василий в торжественном заседании освященного собора с боярской думой рассмотрел вопрос о владельческих крестьянах и холопах. Собрание слушало доклад, внесенный из Поместной избы, и по поводу доклада составило о деле свой приговор – Соборное уложение. К сожалению, текст этого важного уложения сохранился в испорченном виде. Вероятно, это произошло потому, что подлинный приговор собора, записанный, по обычаю, в книгу того приказа, от которого шел доклад (в данном случае Поместного), сгорел вместе со всей книгой в знаменитый «московский пожар 1634 года» и после пожара в 1626 году не мог быть официально восстановлен. Уцелела только изданная Татищевым в его Судебнике частная копия, или даже простой пересказ «уложения». Недостатки уцелевшей редакции, полученной Татищевым от казанского губернатора князя Сергея Дмитриевича Голицына, заставили многих усомниться даже в том, что существовал и самый закон 9 марта 1607 года. Можно однако думать, что голицынский текст передает – может быть, и с большими погрешностями – действительно состоявшееся узаконение. В этом нас убеждает полное соответствие уложения 1607 года обстоятельствам той минуты, к которой оно приурочено.

Подобно тому как царь Василий 7 марта в своем указе высказал правило: «не держи холопа без кабалы ни одного дня», так Соборное уложение 9 марта относительно крестьян высказывает правило: «не принимай чужого». Оно устанавливает твердо начало крестьянской крепости: крестьянин крепок тому, за кем он записан в писцовой книге; крестьянский «выход» впредь вовсе запрещается, и тот, кто принял чужого крестьянина, платит не только убытки прежнему владельцу вышедшего, но и высокий штраф, именно десять рублей, «на царя-государя за то, что принял против уложения». Определив таким образом крестьянское прикрепление, Соборное уложение переходит к вопросу о беглых владельческих людях, крестьянах и холопях одинаково. Оно устанавливает 15-летний срок давности для исков о беглых и превращает крестьянские и холопьи побеги, по выражению В. О. Ключевского, «из гражданских правонарушений, преследуемых по частному почину потерпевших, в вопрос государственного порядка». Уездная администрация обязана была сама разыскивать и возвращать беглых владельческих людей: управители государевых дворцовых и черных, а также и церковных сел и волостей лично отвечали за прием беглых в их села и волости, а население волостное и посадское платило убытки «за пожилое» владельцам беглых людей[118].

Сопоставление приведенных законов о холопах и крестьянах ведет неизбежно к тому заключению, что царь Василий понимал общественное значение бунта во имя царя Димитрия и видел ясно его социальную подкладку. Восставая против добровольного холопства, запрещая крестьянский выход, назначая наказание за прием беглых владельческих людей, царь Василий желал укрепить на месте и подвергнуть регистрации и надзору тот общественный слой, который производил смуту и искал перемен. Изданием подобных законов правительство признавало, что государство находится в состоянии гражданской смуты, но в то же время, стремясь только к простой репрессии и к более прочному закрепощению недовольных масс, это правительство обнаруживало слишком консервативное настроение. Победив Болотникова и прогнав от Москвы его войско, Шуйский думал, что враг потерял свою силу. Сопротивление «воров» в Калуге и Туле не могло уничтожить такого убеждения, но лишь на время его поколебало. Взятие Тулы Шуйский праздновал как окончательное торжество над врагом и не считал нужным делать побежденным каких бы то ни было уступок. Крепостной порядок не только оставался в прежней силе, но получал в законе еще большую определенность и непреложность.

Таким образом, смута, превратившись в социальное междоусобие, на первый раз привела к поражению восставших на старый порядок и к торжеству московского правительства, В лице последнего побеждала политическая реакция, руководимая княжатами, и общественный консерватизм, представляемый землевладельческими группами населения.

V

Четвертый момент Смуты – разделение государства между тушинской и московской властью. Появление второго самозванца и его свойства. Состав его войск. Первые шаги Вора и отступление от Белёва. Возобновление военных действий и зимовка в Орле. План кампании 1608 года и поход к Москве Вора и Лисовского. Вор под Москвой и битва 25 июня 1608 года. Неудачная попытка Вора установить полную блокаду Москвы. Влияние битвы 25 июня на состояние московского гарнизона. Москва и Рязань. Меры царя Василия; перемирие с Речью Посполитой и обращение к Швеции

К августу 1607 года, в то время, когда царь Василий осаждал Тулу, в Стародубе-Северском объявил себя царем Димитрием второй самозванец, тот самый, которому русские люди XVII века присвоили меткое прозвище Вора. Была очень большая разница между этим Вором и прежним Самозванцем, прозванным Расстригой. Расстрига, выпущенный на московский рубеж из королевского дворца и панских замков, имел вид серьезного и искреннего претендента на престол. Он умел воодушевить своим делом воинские массы, умел подчинить их своим приказаниям и обуздать дисциплиной, насколько это допускали общие условия места и времени; он был действительным руководителем поднятого им движения. Вор же вышел на свое дело из Пропойской тюрьмы и объявил себя царем на Стародубской площади под страхом побоев и пытки. Не он руководил толпами своих сторонников и подданных, а, напротив, они его влекли за собой в своем стихийном брожении, мотивом которого был не интерес претендента,