казалось очень серьезным, и я не представлял себе, каким чудом мы сможем выбраться из этой западни, так как нельзя было показать носа из-за пуль, роем свистевших над нами и между домами.

Генерал Данилов, с совершенно исключительным спокойствием, отдал приказание кирасирам Ее Величества и моему эскадрону, ближайшим к нему, следовать за ним, и, в колонне по три, мы двинулись по откосу вверх, пройдя мертвое пространство, пока мы не вышли на равнину. Полк вытянулся в колонну и вышел в открытое поле под Темерником. За полком следовали мои две пулеметные тачанки и два горных орудия лейб-гвардии Конной артиллерии под командой Фитингофа-Шеля. Картина представилась величественной, но далеко не успокоительной. Из Темерника, нам во фланг, двигались цепи большевиков на расстоянии полутора верст. Черные точки на снежной равнине ясно указывали на перевес сил не в нашу пользу. Заметив нашу колонну, идущую рысью фланговым маршем, большевики открыли ружейный огонь на предельном расстоянии. Пули сбивали снег и, воя на излете, свистели справа. Начались потери. Ехавший за мной мой вестовой Омельченко был убит пулей в голову, люди и лошади стали падать, а полк, как на параде, продолжал идти фланговым маршем, пока не поравнялся с правым флангом цепей.

Генерал Данилов завернул левое плечо вперед, и раздалась команда: «Полк, строй фронт!» – и мой эскадрон вышел вправо, тогда как все остальные понеслись влево, и развернутый строй начал заходить левым плечом, чтобы охватить правый фланг врага. В эту минуту я получил такой удар в грудь, что, не схватись я за гриву лошади, я вылетел бы из седла. Ко мне подъехали два наших унтер-офицера и поддержали за локти. «Шашки вон, пики на бедро!» – и, прижимая мою рану, я повел эскадрон на советские цепи.

Генерал Данилов скакал впереди полка и делал мне знаки уменьшить аллюр, чтобы дать левофланговым эскадронам заскакать во фланг. Было нелегко сдерживать лошадей и людей, так как оставаться мишенью, когда в лицо несется рой пуль, частью рикошетировавших на мерзлой пашне, казалось невыносимым. Мое личное состояние было необычным, я примирился с мыслью, что я смертельно ранен и истекаю кровью, но хотелось знать, чем все кончится. Наконец раздалось громкогласное «Ура!» и настал последний акт, когда мы налетели на сбегающуюся в кучу пехоту. Моральный перелом произошел, когда мы дошли на 200 шагов, – большевики воткнули штыки в снег и подняли руки.

Сейчас же повели 800 пленных под конвоем лейб-драгун в Гниловскую, чтобы сдать их корниловцам. Но из-за разницы уровня наша атака не была видна корниловцам, и, увидев надвигающуюся густую колонну пехоты, они ее приняли за врагов и покрыли пулеметной очередью. Пленные разбежались по полю, и послан был еще один эскадрон, чтобы их собрать снова.

Как только боевая задача кончилась, меня сняли с лошади, так как боль заставила меня согнуться к луке. Начали меня раздевать, а часть моих кирасир вернулась назад подбирать раненых. Убитых, к сожалению, мы должны были оставить на поле за неимением средств перевозки. Пока на 25-градусном морозе с меня снимали, одну за одной, две шинели, кожаную куртку, козью душегрейку, все оказалось пробитым пулей, но она разбила эмаль на моем Георгиевском кресте, и на груди был большой кровоподтек, а раны никакой.

Пока я одевался с помощью моих кирасир, обстановка снова изменилась. Нужно сказать, что Ростовский железнодорожный узел имеет круговую ветвь, соединяющую главный путь через Дон и железнодорожную линию вдоль Дона. На этой круговой ветви вдруг показался идущий задним ходом бронепоезд с морскими орудиями и салон-вагонами. Поезд дымил и на малом ходу приближался к пункту сосредоточения полка на окраине Темерника. В этот момент подоспел взвод лейб-гвардии Конной артиллерии, и барон Фитингоф-Шелль снял свои две горные пушки с передков и приготовился встретить бронепоезда (а их оказалось фактически два – «Вся власть Советам» и «Советская Россия»), которые медленно подходили и расстояние до пути было 300 шагов. Наши две пушки открыли огонь прямой наводкой гранатой по паровозу, откуда поднялось облако пара, и «Вся власть Советам» продефилировал перед нами, не открыв огня.

Поезд остановился, но тут мы поняли, что под его прикрытием матросы в черных бушлатах бросили свой поезд и спасались в сторону скакового круга. Тут произошло нечто совершенно неожиданное, повиновение было забыто, и наши солдаты взяли инициативу в свои руки. Как только первый бронепоезд остановился, наши молодцы кинулись через железнодорожное полотно вдогонку убегавшим матросам. Их примеру последовала команда второго бронепоезда «Советская Россия», и равнина сделалась свидетелем одиночных поединков между нашими кавалеристами и матросами. Когда генерал Данилов приказал трубить сбор, на снежной равнине были лишь неподвижные черные точки зарубленных или заколотых матросов.

Наш командир был очень недоволен этим самоуправством, но, когда эскадроны вернулись в строй, нахмуренный генерал только сказал: «Без приказания из строя не отлучаться, помнить дисциплину!»

Наш командир передал по эскадронам приказание стать на квартиры в крайних домах Темерника, не расседлывать и половине состава быть в усиленном сторожевом охранении.

Мы, офицеры, собравшись вокруг командира, выражали наше удивление тем, что мы не входим в Ростов, который мы могли взять голыми руками. Я забыл сказать, что, пока мы захватывали в плен бригаду, вышедшую из Темерника, корниловцы и марковцы отбили огнем атаку другой советской бригады, атаковавшей Гниловскую по берегу и частично по льду. У красных деморализация была полная, и ни о каком сопротивлении не могло быть и речи. Однако приказ был приказом, и надо было подчиниться. Дело в том, что казаки, наступавшие от Аксая, задержались в продвижении, и высшее командование хотело замкнуть кольцо, так как путь к отступлению лежал больше к востоку, то есть – из Нахичевани.

Ночь была тревожная, а для меня – мучительная из-за боли в груди, и мы с облегчением вздохнули, когда на рассвете полк снова собрался в резервные колонны и двинулся к скаковому кругу. В виде особой чести генерал Данилов приказал эскадрону Его Величества кирасир идти в голове полка.

Полк двинулся в колонне по Нахичеванскому проспекту к центру. Тут произошло последнее приключение, окончившееся, по счастью, благополучно. Я вел мой эскадрон за командиром полка, по ветру развевались наши значки на пиках, на значке нашего эскадрона был двуглавый орел. Я не представлял собой никакого декоративного элемента, грудь ныла от боли, и я был согнут в дугу. Вдруг прямо на нас несется советский броневик с красными звездами, двумя пулеметами, и ясно видна красная надпись «Мефистофель». Что делать? Почему он не стреляет? Броневик несется прямо на нашу колонну и может смести нас! Генерал