после недели марша по пустыне, и больше, чем по юности девку после трёхмесячного воздержания! Так что я пойду с вами туда, куда вас посылают, и сделаю всё, что смогу, чтобы вы утвердились на этих землях и привели их ко Христу. Вы, а не латиняне! Это будет хорошая, настоящая месть… Ну а потом я потребую и добьюсь честного дележа: земли и тела – вам, души – мне.

«Вот и всё. Слово сказано. Теперь или оно станет плотью, или ты, Макарий, перегноем. Смешно, но я к этому привык – полгода только тем и занимаюсь…

И ещё смешнее – Илларион и Порфирородная всё же отравили меня своим ядом. Никогда не думал о епископстве, а сейчас сказал и понял – хочу. Тесно мне на приходе, тесно… Неужели я действительно становлюсь светлейшим на старости лет? Кто бы мог подумать?

Ну чего они там тянут? Устал! Скорей бы всё закончилось. Так или иначе…»

Воевода поёрзал на табурете, несколько раз кхекнул, поскрёб в бороде, смерил отца Меркурия долгим взглядом и спросил:

– Седалище не треснет, отче? Не боишься?

– Боюсь, – кивнул священник. – Как раз того, что треснет. Только в говне себя похоронить ещё страшнее.

– Врёт? – воевода резанул взглядом по Аристарху.

Староста приподнялся на подушках, поймал взгляд священника и уже не отпустил.

Но старый солдат и не пытался избежать этой схватки. Взгляды встретились, между зрачками протянулись почти зримые нити, и начался поединок воль.

Чёрное, нечеловечески спокойное ничто плеснуло в глазах Аристарха, заполнило их все и потянулось к отцу Меркурию, но не к тварным его очам, а глубже: в мозг, в сердце, в душу. В этой тьме причудливо мешались безотчётный ужас и обещание покоя, отдохновения… И они тянули к себе душу священника. Медленно, по капле – тьме было некуда спешить… Она не торопилась. Зачем? Как бы добыча ни дёргалась – деваться ей некуда.

Священник был готов к удару, битве, звону незримых мечей и треску щитов, но не к такому высасыванию собственной сути. Его встречный удар пропал втуне – тьма не ответила на него, а мягко, без плеска приняла в себя и сделала собой. Тихо и почти незаметно – даже круги по поверхности не пошли. Разве что лёгкая рябь да чуть заметное довольное урчание. И притяжение услилилось.

Отставной хилиарх потянулся к такому ужасному и завлекательному ничто даже своим тварным телом, с ужасом и восторгом ощущая, что даже это тело ему больше не принадлежит, как вдруг в голове грянуло:

«Так! В жопу!»

Отец Меркурий покрепче впечатал упомянутое место в лавку. Практически до боли.

Боль стала якорным канатом, а сама лавка – такая деревянная, основательная, почти грубая – якорем, позволившим зацепиться за реальность.

Тьма недовольно заколыхалась и начала тянуть ещё сильнее. Но хилиарх опять осознал себя.

Теперь он снова сидел в келье учителя и слышал его голос: «Христос воплощение труда и знания, друг мой! Это наши главные орудия. Бог-Отец создал нас и вдохнул в нас жизнь, Бог-Дух Святой связал нас в себе и примет в себя наши души, а Спаситель, поправ смертью смерть, сделал нас по-настоящему бессмертными, научив сражаться с самым страшным нашим врагом. Кто же наш самый страшный враг?

Да мы сами! Наша леность, похоть, гнев, страх… Этим сатана совращает нас, и без нас он бессилен. Не он лишает спасения – мы сами!»

«Значит, страх? Вот сейчас он давит меня моим же страхом? И никакого наваждения нет? Это моё воображение? Невежество рождает страх, а знание ему противостоит? Господи, на Тебя уповаю! И на тебя Спаситель, и на тебя, суровый Бог Ветхого Завета! Дайте мне оружие, а драться я как-нибудь сам…»

Ничто на миг остановилось. Отец Меркурий физически почувствовал его досаду.

«Так оно чувствует! А раз чувствует, значит, и боится! Так оно тварное, и ничего хуже смерти причинить не может. Так верному ли бояться смерти? Ну-ка лизни:

Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!»

Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение – истина Его».

Аристарх нахмурился, по лбу его стекла капля пота. Потом по виску ещё одна.

Сейчас священник мог это видеть. Теперь его воля рвала тенета чужой.

«Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень.

Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится: только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым.

Ибо ты сказал: «Господь – упование мое»; Всевышнего избрал ты прибежищем твоим; не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему; ибо Ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих: на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею; на аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона.

“За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его, потому что он познал Мое.

Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его, долготою дней насыщу его, и явлю ему спасение Мое”».

– Не врёт он, Кирюха, – Аристарх в изнеможении откинулся на подушки. – По крайней мере, верит в то, что говорит. Силён поп! В башку к себе меня не пустил, но главное не спрячешь – не врёт. Я б почуял.

«Прости меня, Господи, но, кажется, я только сейчас по-настоящему в Тебя уверовал…»

– Так мы договорились, почтенные? – отставной хилиарх с трудом заставил голос не дрожать.

Аристарх, преодолевая слабость, еле заметно кивнул. Как показалось отцу Меркурию, с некоторым уважtнием.

– Договорились, – багровея шрамом подтвердил Корней. – Откуда ты только взялся такой на мою голову, ядрёна Матрёна?!

– Из тех ворот, что и весь народ, боярин-воевода.

Староста непочтительно хрюкнул в бороду.

Сказал бы кто отцу Меркурию, почему он смог противостоять гипнозу Аристарха – отставной хилиарх не поверил бы. Не случилось на самом деле никакого чуда. И ратнинский староста не умел читать мысли, и молитва не помогла. И Господь тут ни при чём. Всё куда проще и одновременно сложнее.

Когда-то в существовавшей ещё тогда Перуновой слободе жрец Перуна заприметил талантливого мальчишку. Ну и развил его дарования: научил полубессознательно подмечать язык тела собеседника, понимать его мельчайшие эмоции и подчинять волю. Свою и чужую. Ознакомил с гипнозом и самогипнозом, говоря по-научному. Вот только