– Убьёшь же, батюшка! – воскликнул еле успевший отскочить куда попало Лавр.

Куда попало сначала отозвалось грохотом рушащейся домашней утвари, а потом взвизгнуло дурным бабьим голосом. Но всю эту какофонию перекрыл бодрый стук деревяшки – воевода Корней рвался к своей женщине. Что он там будет делать и чем сможет помочь, погорынский властитель даже не думал.

– Батюшка! Куда без тулупа! – заревел Лавр. – Стой, батюшка, в рот те дышло! Застудишься к распротакой матери!

– Сдохну сейчас! – сообщил мелко трясущийся от смеха Аристарх. – Доконает Кирюха своими выходками! Ты-то чего столбом встал? Беги за ним – мож, уймёшь, пока башку себе не расшиб. Или помолись – всё больше пользы, чем сейчас от Кирюхи.

– Иду, – священник встал.

Напоминание о долге погасило все эмоции.

– Погодь, – остановил Аристарх. – Ты говорил, что случай помириться представится?

Отец Меркурий молча кивнул.

– Тогда крепко помолись, чтобы Лиська опросталась удачно! От самого естества помолись, чтобы тебя там и с засранными ушами услышали!

Отец Меркурий снова кивнул, развернулся и вышел.

* * *

На Лисовиново подворье отец Меркурий прихромал как раз к началу основных событий. Собственно, событий как таковых практически и не было. Настёна, злющая, как раненная в задницу рысь, на мгновение появилась во дворе и, наплевав на всяческую субординацию, заявила трясущемуся от своего бессилия воеводе:

– Корней, сгинь с глаз! Нечего тебе тут! Не путайся под ногами!

– Аааа… – попытался что-то сказать воевода.

– Сгинь! – рявкнула лекарка и, выцепив взглядом священника, указала: – Вон, к попу ступай! Помолитесь там – всё польза!

Воевода круто повернулся через левое плечо, шагнул к священнику и выдохнул:

– Пошли!

И они пошли. Через сугробы, хромая каждый на свою деревянную ногу, поддерживая друг друга, а временами и вытаскивая сотоварища из снежных куч. Отец Меркурий походя подивился тому, как, оказывается, резво могут скакать два инвалида на деревяшках, если объединены одной целью и помогают друг другу. По крайней мере, Лавр, всё ещё с отцовским тулупом в руках и матерной руганью на устах, отставал от них минимум на полкорпуса.

В церкви, как ни странно, обнаружился отец Моисей.

– В чём дело, отец Меркурий? – кинулся он к отставному хилиарху.

– Потом! – отмахнулся отец Меркурий. – Зажигай свечи – поможешь служить.

– Что служить?

– Молебен во благополучное разрешение от бремени рабы Божьей… – отец Меркурий повернулся к воеводе – крестильное имя воеводской любовницы вылетело у священника из головы.

– Листи, – выдохнул Корней.

– Во Христе! – рявкнул отставной хилиарх, чуть было не добавив чего покрепче.

– Ас…кле…пиз… – замялся Корней.

«Удружил предшественник… Царствие ему Небесное! Зачем нарекать именем, которое люди и выговорить не способны?»

– Ас-кле-пи-до-та! – отчеканил отец Меркурий. – Дитя заделал, а имени матери не выучил! Ничего, ты у меня его как титул базилевса затвердишь! Десять раз «Отче наш», десять земных поклонов – пошёл!

«Да что же я творю!»

Однако ко всеобшему удивлённому онемению, грозный сотник Корней, воевода Погорынский, а для знающих и вовсе Корзень, смиренно положил крестное знамение и зашептал: «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя…», а со словом «Аминь!» истово ткнулся лбом в пол. После чего разогнулся, перекрестился и продолжил…

«Чудо Господне, не иначе!»

И отец Меркурий, наскоро напялив епитрахиль, поспешил к Царским Вратам.

* * *

Служил отец Меркурий истово. Что называется, с душой. Как и положено пастырю, предстоял во главе стада Христова и направлял хор молящихся к священному во Христе согласию.

Народ в церкви всё прибывал, и новые голоса присоединялись к сонму просящих Заступника и Утешителя воспомоществовать приходу в мир сей новой жизни во исполнение Завета Его. Хоть и отдался отец Меркурий служению целиком, но краем глаза всё замечал.

Вот, как в боевом строю, стали в ряд десятники во главе с воеводскими боярами, хотя, если внимательно посмотреть, с прорехами строй получился: воеводские бояре и Егор плечом к плечу, а вот Фома с Данилой немного, но наособицу и от остальных десятников, и друг от друга. И ратники, хоть и все вместе, но по десяткам разобрались.

Вот похмельным медведем ревёт вслед за священником «Господи, помилуй» страхолюдный циклоп Бурей, а ему вторит козлетоном лепший друг его – Сучок. Видать, опять от Алёны сбежал приключений себе на задницу поискать. За этой сладкой парочкой нестройной толпой пристроились обозные, но не все – кое-кто жмётся поближе к Фоме и богатеям из ратников, а Бурей смотрит на тех отщепенцев неласково. Хотя на кого он, кроме Сучка, ласково-то смотрит?

Вот по левую сторону Царских Врат волнуется бабье озеро. Кто у них с кем и за кем – один Бог ведает, но молятся усердно. Так оно и понятно – все на месте Корнеевой зазнобы бывали.

«Однако, Макарий, не прошли твои труды даром – ты их уже знаешь и даже немного чувствуешь!

Тьфу! Мысль, исчезни! Не до тебя сейчас!»

Оказалось, что голос у отца Моисея мало что не ангельский – бабы, что помоложе, даже коситься томно начали. Или он так от счастья, что в кои веки в настоящей церкви служит, хоть и за диакона?

«Уважают, однако, воеводу – по народу видно. Может, не все любят, точнее, явно не все, но уважают явственно! Ну, дай ему за то, Господи!»

Много можно в церкви увидеть, если смотреть умеешь. Одному только воеводе ни до чего – вознёсся суровый муж молитвенным взором к вершинам горним. И такое на свете бывает…

Но вот от паперти прокатился шепоток. Пошёл, пошёл, побежал прямо к Корнею.

Тот аж приподнялся, глаза вспыхнули, дёрнулся, но наткнулся на взгляд священника и смирился. Достоял службу, хоть и шебуршился, будто мурашей ему в порты кто напустил.

Наконец прозвучало «Аминь!», и народ, крестясь, повалил из церкви.

Впереди всех широко хромал воевода, которого Лавр наконец-то втряхнул в тулуп.

* * *

За каким лешим снова понесло отца Меркурия на Лисовиново подворье, он и под пыткой не рассказал бы. Потому что сам не знал. Но всё же приковылял зачем-то. Наверное, для того, чтобы увидеть, как лекарка Настёна выговаривает благостному и просветлённому воеводе:

– Корней, светлыми богами тебя заклинаю, где хочешь пей, только не здесь! Дай Листвяне отдохнуть. И сына пожалей – он едва народился. У тебя сейчас обалдение пройдёт, и вы на радостях тут всё по брёвнышку разнесёте, кобели!

– Поберегу, Настёна, вот те крест, поберегу, – Корней размашисто перекрестился. – Ведь сына она мне родила! Сына!

На эту сцену с предвкушением взирали десятники, несколько воев, видать, из особо авторитетных, трое или четверо